Евгению Шапошникову в 1991 году не было и пятидесяти лет — он родился в феврале 1942 года. Отец, простой рабочий, сержант Красной Армии, погиб в апреле 1945 года в Восточной Пруссии. Сын в 1963 году окончил Харьковское высшее военноавиационное училище лётчиков имени С. И. Грицевца и в том же году вступил в ряды КПСС. Затем — обычная «лестница»: лётчик, старший лётчик, командир звена, замкомэск и…

И вот тут в его биографии получилась нестандартная «загогулина» — из заместителей командиров эскадрильи Шапошников становится сразу заместителем командира полка, но — не по лётной, а по политической части.

Вообще-то такое в те годы происходило чаще всего не с убеждёнными коммунистами, а с убеждёнными карьеристами. И политическая «загогулина» удалась, превратившись в зигзаг удачи, — через два года Шапошников стал уже командиром полка, а потом «попёрло» — в начальном «горбачёвском» 1985 году, в сорок три года, он назначается командующим ВВС Одесского военного округа и в июле 1990 года — главнокомандующим ВВС и заместителем министра обороны СССР.

Я не буду гадать — был ли Шапошников, с 1969 по 1975 год служивший в Германии, заранее отселектирован и обработан агентами влияния Запада, или он был обычным шкурником, умеющим держать нос по ветру и поэтому устраивающим агентов влияния и без прямой вербовки. Но так или иначе «маршал» авиации Шапошников (это звание ему выдали 26 августа 1991 года) являл собой вполне типичного представителя советской «элиты» образца 1985–1991 гг. Полная беспринципность, полное забвение присяги и несомненное желание любой ценой удержаться на поверхности — даже ценой превращения в полное, пардон, дерьмо.

Министром обороны СССР Шапошникова назначили 23 августа 1991 года, и в тот же день он публично заявил о своём выходе из КПСС, поскольку армия-де должна находиться вне политических движений. А в первом же своём интервью в качестве министра сын погибшего фронтовика, поднятый Советской властью до небесных высот, но презревший дело своего отца, заявил: «Пока я министр обороны, Советская Армия никогда не повернёт оружие против своего народа».

Этот ренегат от маршальских погон, похоже, включал в состав народа Горбачёва и горбачёвцев, Ельцина и ельциноидов, а также плодящихся, как мухи на помойке, «кооператоров», приватизаторов, основателей различных ООО и АО «МММ», свихнувшихся от вседозволенности «интеллигентов» и разного рода националистов и сепаратистов.

С другой стороны, в момент ельцинского путча Шапошников — как сообщает автор биографических словарей Николай Зенькович — заявлял, что готов направить на Кремль эскадрилью бомбардировщиков, чтобы уничтожить ГКЧП.

Факт занятный…

С третьей же стороны, когда 8 ноября 1991 года Президиум Верховного Совета России обсуждал вопрос о введении чрезвычайного положения в Чечне, Шапошников высказался против и заявил: «Бомбить не будем».

Факт тоже любопытный. Особенно с учётом того, что, по некоторым данным, Шапошников в апреле 1992 года хлопотал о передаче Дудаеву оружия и военного имущества «по остаточной стоимости».

Николай Зенькович пишет, что Шапошников был «самым улыбчивым советским (точнее всё же — антисоветским. — С. К.) министром обороны», что он любил светские рауты и охотно давал интервью, особенно — молодым и красивым журналисткам.

30 декабря 1991 года Шапошников перестал быть министром обороны СССР по причине незаконной ликвидации СССР и пересел в эфемерное кресло «главнокомандующего» «Вооружёнными силами СНГ», не препятствуя разгрому Советской Армии и растаскиванию её по «национальным» «амбарам». Потом он болтался то в ельцинских, то в путинских «властных структурах» — вариант для горбачёвской «элиты» вполне обычный.

Я так подробно остановился на бесцветной «персоне» Шапошникова потому, что, с одной стороны, надо же было дать более подробный портрет хотя бы одного из высших убийц СССР, а с другой стороны, это ведь портрет того, кто несёт, пожалуй, основную персональную ответственность за убийство СССР.

Ведь «маршал» Шапошников был ответственным членом последнего состава Советского правительства и был обязан хотя бы осенью 1991 года исполнить свой конституционный долг и от имени Советского правительства поднять вверенные ему войска на защиту гибнущего конституционного строя.

Не поднял.

Убиваемый с 22 августа 1991 года Советский Союз всё ещё не осознавал, что его убивают, но его убивали — ещё до 22 августа.

Так, 23 июля 1991 года Горбачёв согласовал с руководителями 9 союзных республик проект нового, развального, «Союзного договора», подписание которого было назначено на 20 августа 1991 года.

А через два дня, к слову, 25 июля 1991 года, за неполный месяц до ельцинского путча, в Москве на девяносто восьмом году жизни скончался последний из членов сталинской «команды» — Лазарь Моисеевич Каганович, один из основателей СССР.

Каганович испытал и совершил в жизни многое, но уж не знаю — отдавал ли он себе в последние свои дни отчёт в том, что он и его товарищи фатально ошиблись, поддавшись после смерти Сталина на провокацию Хрущёва и отдав хрущёвцам на заклание Лаврентия Берию? Ведь если бы не это, всё могло бы быть иначе и для Берии, и для Кагановича, и для его товарищей, и главное — для всего СССР и его народов.

Понимал ли это Каганович, я не знаю. И на этот вопрос не ответить уже никому.

К слову же: через неделю после кончины Кагановича, 31 июля 1991 года, Горбачёв и президент США Джордж Буш подписали в Москве неравноправный, предательский договор СНВ-1 о сокращении стратегических вооружений.

Буш и его «команда» прилетели в Москву в конце июля для последней инспекции готовности московских кукловодов и кукол к предстоящим финальным актам развала. Встречи Горбачёва и Буша — кадрового разведчика, — происходили «с глазу на глаз» или в крайне узком кругу.

Да, факт прилёта Буша в той обстановке был зловещим сам по себе, и через месяц после появления высших американцев в столице СССР этот факт становился особо разоблачающим. Но кому нужны были тогда разоблачения? В конце августа 1991 года в умах торжествовали разброд и абсурд.

Я же сидел 23 августа 1991 года в кабинете профессора Володина и, разговаривая с ним, с удивлением обнаруживал, что он к таким событиям тоже готов не был, хотя и должен был бы… Впрочем, я об этом уже написал.

В кабинет доносились не очень аппетитные кухонные запахи — Эдуарда Фёдоровича, недавнего «идеолога» «Советской России», переместили из хорошего кабинета рядом с главным редактором в захудалый коридор рядом с задами столовой.

Это тоже кое о чём говорило, в том числе и о том, что наш разговор сейчас фактически не может не быть бессмысленным прежде всего потому, что он не может быть результативным. И я стал его «сворачивать».

Попрощавшись с профессором Володиным и заглянув ещё к паре знакомцев, я окончательно понял, что делать мне в Москве нечего, говорить — не с кем и незачем.

Конечно, в столице СССР и в конце августа 1991 года имелись десятки, если не сотни тысяч, и даже, возможно, миллионы человек, которые не радовались произошедшему, были обескуражены, растеряны, смотрели в будущее с тревогой (как быстро выяснилось — вполне обоснованной) и оставались по духу и мыслям советскими людьми. Но все они оказались в те дни разобщёнными, неорганизованными, лишёнными руководства.