И вот представьте себе поразительную вещь. В прошлом году выходит книга А. А. Макарова — исследователя текстов Пушкина, в которой он абсолютно убедительно доказал, доказал по рукописям, которые раньше были недостаточно внимательно прочитаны: Пушкин действительно прямо перед кончиной, за несколько дней, начал готовить книгу, куда должно было войти большинство тех стихотворений, о которых я писал, так сказать, с интуитивной точки зрения. Я-то не знал тогда этого!

Вик. К. Очень интересно!

Вад. К. Причем этот Макаров не имел никакого представления о моей статье. Он текстолог. То есть разными путями мы шли к одному.

Вик. К. Как книга Макарова называется?

Вад. К. Она называется «Последний творческий замысел Пушкина». Так что действительно, оказывается, в Пушкине можно открывать нечто такое, чего раньше никто не заметил, и поэтому вполне можно сказать, что Пушкин — неисчерпаемое явление. Нисколько не сомневаюсь, что исследование его будет продолжаться и будет пополняться эта огромная литература, в которой подчас внимание исследователя привлекает какой-нибудь доселе неизвестный, незнакомый Пушкин. Ведь все, что хоть как-то связано с Пушкиным, представляет собой особую, несомненную, бесспорную ценность.

В связи с этим я, правда, должен добавить следующее. К сожалению, сложившееся гигантское пушкиноведение было как бы неверно понято довольно большим количеством литературоведов, и они начали так же исследовать других писателей. Ну, в частности, за последние годы появилось много такого рода исследований самых мельчайших подробностей быта, жизни таких поэтов, как Ахматова и Пастернак. Я нисколько не умаляю их, это действительно прекрасные поэты наши, но, с моей точки зрения, вот этот перенос принципов пушкиноведения на этих поэтов не очень оправдан. Более того, в этом есть даже что-то антикультурное — я бы так резко выразился. Потому что в данном случае это просто не нужно. Ахматова когда-то сказала: «Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда». В сущности, сейчас и получается так, что как бы сводят стихи к тому житейскому сору, который их породил.

А вот с Пушкиным так не получается. Наш мудрейший, проницательнейший мыслитель и писатель Василий Васильевич Розанов совершенно замечательно сказал, со свойственной ему парадоксальностью: «У Пушкина даже в отрывках, мелочах и, наконец, в зачеркнутых строках — ничего плоского или глупого. У Толстого плоских мест — множество». Он опять-таки не умаляет Толстого, но здесь именно то, о чем сказал Гоголь, — что это явление чрезвычайное, явление уникальное, и поэтому тут нужен какой-то совсем другой подход. Ведь действительно, даже зачеркнутые, очень многие зачеркнутые строки Пушкина прекрасны! И нельзя от них отказываться. Есть, скажем, целый ряд довольно больших фрагментов, не вошедших в окончательный текст «Евгения Онегина». Но я любого человека, который знает «Евгения Онегина», призываю взять полное собрание Пушкина, где приведены все варианты, и это прочитать.

Вик. К. Вы сами, смотрю, пользуетесь полным собранием, выпущенным недавно издательством «Воскресенье». Оно повторило издание, начатое в 1937 году, и здесь как раз все варианты приведены. Наверное, наиболее полное издание Пушкина на данный момент…

Вад. К. Вот и еще один небезынтересный, выразительный аспект. Дело в том, что в мире из русской литературы гораздо лучше знают, нежели Пушкина, и гораздо выше ценят — Толстого, Достоевского, Чехова. И очень часто можно услышать даже удивление от западных читателей и западных исследователей — почему Пушкин? Они как-то не могут понять, например, того факта, о чем Достоевский замечательно выразился: «У нас все ведь от Пушкина».

Вик. К. Известно и высказывание Аполлона Григорьева: «Пушкин — наше все». Перекличка…

Вад. К. Я думаю, не будет искажением или преувеличением такое утверждение: и Достоевский, и Толстой, и Чехов в конце концов ветви на том стволе, который являет собой Пушкин. Если б не было Пушкина, этих писателей бы не было. Более того, они из него растут. Они растут в разные стороны, это очень разные писатели, но и у них самих можно найти признание, что без Пушкина бы не было их.

Но дело не только в этом. Пушкин, в сущности, создал и современную литературу, вот ту, которая у нас сейчас, и наш литературный язык, на котором мы пишем и говорим. Ведь это очень легко почувствовать. Когда мы читаем тех писателей, кстати, тоже замечательных писателей и поэтов — Ломоносова, Державина, Карамзина, — которые жили до Пушкина и писали до Пушкина, мы всегда видим, что это написано не нашими современниками. А Пушкин — наш современник! Конечно, в его произведениях есть архаические места, которые требуют каких-то комментариев, но в целом-то, в основном это та самая речь, которая существует сейчас.

Да все самосознание русское во многом определяется Пушкиным. Конечно, Пушкину предшествовала тысячелетняя русская история — и история как таковая, и история культуры, без этого его тоже не было бы. Но есть какой-то грандиозный поворот, связанный, в частности, с Отечественной войной 1812 года. Не надо забывать, что Пушкину было пятнадцать лет, когда наши войска вошли в Париж, победив окончательно одного из мировых завоевателей. Это сыграло очень большую роль!

И вот «Пушкин — наше все» выражается, в частности, в том, что каждый, подумав, согласится со мной: невозможно себе представить, чтобы не было Пушкина. Это примерно то же самое, что представить: нет Солнца. Люди это сознают.

Вик. К. Каждый наш соотечественник, вы имеете в виду?

Вад. К. Каждый. Я думаю, каждый.

Вик. К. Но именно соотечественник, а не западный человек?

Вад. К. Ну конечно! Так я же и говорю: они не могут этого понять…

Вик. К. Вот, кстати, почему не могут понять? Хотелось бы, чтобы вы хоть немного ответили на этот вопрос, прокомментировали его.

Вад. К. В частности, потому, что в Пушкине нет чего-то одного ярко выраженного, и вместе с тем в нем есть все. Он воспринимается как белый цвет. А белый цвет, как известно, вмещает в себя все цвета спектра. Но для того, чтобы это понять, надо разложить белый цвет. А, скажем, вот Достоевский, Толстой, Чехов — они имеют каждый как бы какой-то свой цвет яркий. Это, конечно, такое приблизительное, эмоциональное сравнение, но именно поэтому иностранный читатель, когда он начинает читать Пушкина, видит вот этот белый цвет, и ему кажется, что это вроде бы не очень выразительно. Вот даже такой прекрасный французский писатель, как Флобер, в свое время в разговоре с Тургеневым сказал: «Он плоский, ваш Пушкин». Не понимая, что это не плоскость, а, наоборот, если хотите, вся глубина, то есть вся неисчерпаемость.

А русскому человеку это, естественно, понятно. Причем, поскольку действительно вошло куда-то уже в подсознание людей, это понимают, как-то чувствуют действительно все. Русский человек не может обойтись без Пушкина. Он, можно сказать, рождается с Пушкиным. Потому что слово Пушкина — оно разрослось. Великий поэт настолько вошел — даже не всегда цитатами, а просто какими-то отражениями — в душу каждого нашего человека, что, если выбросить это, то в известном смысле можно сказать: русские души рассыплются. Потому что Пушкин — это какие-то скрепы.