Я глотнул из своего стакана, кивнул в знак согласия, отдышался и ответил:

– Конечно. Дед Максим в январе сорок второго под Тверью лег. Дед Иван, по маме, тяжелораненым домой вернулся из-под Ржева. А что?

– Да нет, ничего, – вздохнул мужик. – А ты вот какой Ростов освобождал?

Я прямо опешил; уж и не знал, то ли обидеться, то ли удивиться, то ли… в общем, не знаю. Передо мной не впервые встал вопрос:

КАКОГО, СОБСТВЕННО, ХРЕНА МЫ ТАМ ДЕЛАЛИ?!

– Видишь ли, герой, – продолжал захмелевший мужичок. – Мы ведь тут никак не могли взять в толк, зачем наша армия там находится. Это когда первые гробы стали приходить, задумались, зачесали в затылках. Как же так, мать твою, по телевизору показывают да в газетах пишут, что наши военные там хлеб раздают, лекарствами пичкают местное население, строить коммунизм помогают…

Мужик разлил остатки водки по стаканам:

– Вот скажи честно, очень тебя прошу, много ты хлеба там раздал? Тебе за это медали навешали?

Я и не знал, что ему ответить, как рассказать о войне. Разве он поймет, как было тяжело терять Шохрата, Мальца и других парней из нашего взвода, роты, полка? Еще когда не был лично знаком – тогда как-то легче было, хотя и тревожило ощущение потери. Вот видел часто лицо, а теперь нет его, и никогда уже не будет. Ну, как рассказать о засадах, когда гнали сон таблетками, «Тедакам», по-моему, назывались? После них состояние неописуемое – все плывет, никак не сосредоточишься, как в тумане. Зато после окончания действия таблетки спишь как сурок, ничто не может разбудить: ни обстрел, ни тряска БТРа, хоть привязывайся к нему веревками, чтобы не стряхнуло с брони. Как рассказать о том, что чувствовал, ощущал, перебегая не очень большое расстояние от укрытия до дувала, чтобы сунуть внутрь него гранату; как чувствовал, что пулеметные струи вот-вот настигнут тебя, пробьют к чертям собачьим бронежилет, прошьют твое тело, разорвут внутренности? Да что там говорить, все и так понятно. Выпиваю водку молча. Мужичок тоже глотает свою порцию, больше ни о чем не спрашивает; может быть, понял, что не могу и не хочу я ничего объяснять.

– Ты как? – все же спрашивает он.

– А? – не понимаю я его. – Да ничего, порядок! Есть еще водка?

Мужичок разводит руками, мол, закончилась:

– Были бы деньги, водку найдем.

Я чувствую неловкость. Блин, на халяву угощался. Во внутреннем кармане пиджака нахожу трешку, в брюках звякает мелочь, достаю все, что есть. Получилось почти четыре с половиной рубля. Подвигаю деньги мужику. Он пересчитывает, кивает довольно – нормально, поднимается со скамейки:

– Подожди минут десять-пятнадцать. Возьму еще закуски какой-никакой, ну и курева.

Я машинально смотрю на часы. На руке у меня «Сейко», ребята подарили на дембель, поскольку те, трофейные «Омакс», пришли в негодность; при переправе через речушку намочил я их, а уж поскольку циферблат был треснувший, то механизм часов просто не выдержал пытки водой, застопорился. Пришлось часы выбросить.

Я сидел и курил остатки «Беломора», ждал нового приятеля. В беседку заглянули двое парней. Такие спортивные ребята, крепкие, подтянутые, но явно, как и я, под мухой. Все в спортивных костюмах «Адидас», с короткими, почти под ноль, прическами. Замечаю у одного из них на ногах кроссовки «Ромика», от этого становится тепло в груди. Сколько же афганской земли я поотталкивал от себя, как в песне Высоцкого, близнецами этих кроссовок?

Парни сели без приглашения за столик, один рядом со мной, другой плюхнулся на скамейку напротив.

– Выпить есть? – спрашивает тот, в «Ромике».

Отрицательно качаю головой:

– Пока нет. Но скоро будет. Приятель пошел за бутылкой, вот-вот вернется.

Парни перемигнулись – это мы удачно подошли. Я понимаю, что ребята нарываются, ищут приключений, но добродушие никак не покидает меня. Опять смотрю на часы, что-то задерживается мужичок, прошло уже почти двадцать минут.

Один из спортсменов заметил мои японские часы.

– Слышь, военный, не хочешь поменяться? – Задрал рукав спортивной куртки, показал дешевую электронную безделушку с семью мелодиями, нажал на кнопочки, заиграла музыка. – Крутые часики. Фирма! – сделал ударение на «а». Расстегнул пластиковый браслет, положил китайское барахло передо мной.

Беру черные часы «Монтана», усмехаюсь:

– Нет, обмен не состоится. Продажа тоже.

– А отъем имущества? – ухмыльнулся тот, что напротив.

– Да не нужны мне ваши часы. Не собираюсь я их отнимать.

Кладу «Монтану» на стол. Чувствую, как водка будоражит кровь, хочется куражиться.

– Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы, – заулыбался хозяин часов. – Да ты, кентяра, не врубаешься, что ли? – Он вынул из кармана ножик. – А так доходит, кто у кого отнимает?

– Доходит, – вздохнул я, схватил со стола пустую водочную бутылку, крепко стиснул горлышко пальцами, ударил о металлический столбик стола. Другой рукой обхватил шею соседа слева, крепко сжал локтевым суставом, «розочку» приставил к его шее. Спортсмен под моей рукой испуганно захрипел, попытался отдернуться от острых стеклянных зубцов, но деваться ему некуда, дощатые стены беседки не пускают.

Я притиснул бутылку сильнее, кожа продавилась, прорезалась отбитыми гранями, набухла кровавыми порезами, пока неглубокими, но ведь все в моей власти.

– Ты это, ты чего… – заегозил спортсмен напротив. – Мы ж тебя щас положим тут, тварь ты поганая!

– Угу, – соглашаясь, киваю. – Ты ножичек-то брось. Вот сюда, мне под ноги. А то чуть рукой выше дерну, и прости-прощай!

Парень испуганно бросил нож на землю:

– Все, все, все, – торопливой скороговоркой затарахтел он. – Мы ж пошутили, и только…

– Ладно, свободны! – Придавливаю подошвой нож, отпускаю захват, отбитую бутылку кладу на стол. – Я же сказал – свободны!

Парни вскочили со скамеек, агрессии как не бывало.

– Ну, мы, это, пошли, – загундосил бывший владелец китайских часов.

Почему бывший? Так ведь я только потом заметил, что «Монтана» остались лежать на столе.

– Конечно, – киваю в ответ. Закуриваю папиросу. – Парни, если есть вопросы, еще с часок буду тут. Заходите.

Спортсмены попятились к выходу из беседки и быстро ушли в глубину двора.

Я иногда размышлял над этим происшествием. Если бы это произошло через пару лет, когда спортивные братки набрались силы, хамства и беспредела, не писал бы я, возможно, этих строк, поскольку сшибли бы мне они бейсбольными битами башку с плеч где-нибудь неподалеку от той беседки. А так – тихо-мирно разошлись. Да еще я и в наваре остался, ножичек-бабочка вот трофейный, китайские дешевые часики…

Вскоре появился мужичок с бутылкой водки, пучком редиски и пачкой «Примы» в руках. Пить мне уже не хотелось, заторопился домой. Мужичок никак не мог понять перемены моего настроения; все спрашивал, может, обидел меня чем или что? Я вынул из кармана сегодняшнюю добычу: