Так внезапно выдернутый из колоды Туз сразу сбился со счета. «Почему, собственно, без телеграммы?» – недоумевал, бредя пахучими коридорами, путаясь в пальто и занавесках, теряясь в тупиках. Мелькали, как в чистилище, бледные тени и пушистые духи. На всякий случай он кивал и даже бормотал: – «Добрый вечер». Оделся наспех в каком-то закоулке, присев на корыто, и тут же за углом наткнулся на Филлипова во плоти.

Туз не думал, что дойдет до рукоприкладства, но ожидал-таки услышать какое-нибудь суровое, ветхозаветное откровение из Синайской пустыни – о блуждании и блуде, об огненных письменах, уже проступивших на стенах. Но Филлипов то ли обознался в потемках, то ли вовсе не придал большого значения этой встрече. В конце-то концов, мало ли на кого наткнешься в коммуналке. «Тузенбах? Жили в квартире сорок четыре сорок четыре веселых Туза, – сказал мягко, по-домашнему. – А я привез тебе камешек с горы Моисея. Уборная, кстати, не занята?» И растворился во мраке.

Туза охватило неимоверное беспокойство, будто перед рождением в Кузьминках. Еще с час странствовал по квартире, не находя знаков, указующих выход, страшась встречи с одним из Ухуевых. Едва не завыл, осознав себя отвергнутым Иудой. Закрыл оба глаза и пошел наугад, доверившись третьему, который, видимо, и вывел на кухню, оттуда к черному ходу и далее к рюмочной в переулке между Большим и Опереттой, где так нахлестался водкой и наперся обязательными бутербродами, что заснул на скамейке в сквере.

Пробудился глубокой ночью без часов и пиджака, что было натурально. Но, отойдя в кусты, столкнулся и со сверхъестественным, обнаружив пропажу трусов. Каким образом их сняли, оставив штаны на месте? Неведение сильно угнетало. Только к утру сообразил, что, скорее всего, обронил у Липатовой. Впрочем, и относительное знание не слишком-то успокоило. Представил, как Филлипов колдует над ними, заговаривает и кромсает ножницами.

На другой день в участке старался не встречаться взглядом ни с ним, ни с Липатовой. Она сама подошла, всучив пакетик из-под французского белья. «Стиранные и глаженные, – улыбнулась нежно. – Отобрала у старушки Корф». Трусы показались неоправданно тяжелыми. Развернув их дома, увидел любовно вышитый красными нитками глаз, пока закрытый. Выпал и камень, привезенный Филлиповым с горы Моисея. Маленький, но увесистый, опаленный древними страстями и овеянный дыханием Господним. Именно на таком, наверное, были выбиты Скрижали Завета. Туз всматривался, всматривался, даже через лупу, но ни буквы не различил.

В Варшаву его пригласили на Съезд реставраторов. Предполагалось, что сделает сообщение о восстановлении Будды. Настроился он по-деловому. Захватил фотоаппарат «Зенит» и общую тетрадь для дневниковых записей.

Отель, где разместили, не был, вероятно, роскошным, но очень отличался от гостиницы в Бесзмеине. Да все тут было несколько иным, хотя из окна виднелось пирамидальное здание со шпилем, живо напоминавшее московские высотки.

Давно уже не свистели в этих сферах божественные ураганные ветры, земля не сотрясалась, но сам покой и какая-то тихая торговая прочность возбуждали с непривычки.

«Если мир уподобить пирамиде, – подумал Туз, – то легко представить в основании обширную родину в виде темного магического квадрата. А чем ближе к вершине и скупее пространство, тем светлее, тем меньше зла времени». Впервые оказавшись на расстоянии от отечества, он ощутил неугомонную беспризорность иностранца. Немедленно захотелось чего-нибудь такого, прежде мало доступного. Например, проверить, изгоняют ли после одиннадцати из номера гостей женского пола. Влекло, несмотря на поздний уже час, пройтись по улицам. Похоже, приоткрылся-таки третий глаз, ясно узревший все прелести земной жизни. Туз коротко выразился в дневнике словом «кайф» и вышел в коридор.

Милые горничные интересовались икрой, водкой и шоколадом. Звучала музыка, располагавшая к легкой жизни в достатке. На первом этаже из укромного магазинчика доносилось нежно-тревожащее «Беса ме му-у-у-чо», а пани в голубом фраке манила, казалось, расцеловаться. В кармане у Туза были кое-какие выданные на поездку злотые, но в этой лавке их не принимали. Он вывалил горсть монет, надаренных за прошедшие годы капиталистическими подругами. Ничуть не удивившись, пани все пересчитала, будто привела прожитое к общему знаменателю, вернула только венесуэльский «боливар», и пригласила жестом выбирать.

О, Туз желал многого, включая саму пани, но сомневался, хватит ли на банку пива. Однако указал на виски. И получил еще сдачу бумажкой в десять долларов, прежде не осязаемых. Вернувшись рысью в номер, так же быстро выпил и почуял в себе бьющую копытами белую лошадь. Он угодил в резонанс естественному звучанию мира, которое на просторах его отчизны преднамеренно глушилось, а здесь сразу подсказало продать «Зенит». Сроду не торговал, но теперь понял – нет ничего легче и заманчивей простого обогащения. Стоит пожелать, как все свободные духи спешат на помощь. Неважно, какие и откуда. Только доверься, и все устроится само собой.

У черного входа в ближайший ресторан уже поджидал один из них по имени Ладислав, во плоти и белом костюме. Он не только прекрасно говорил по-русски, но, видимо, очень нуждался в фотоаппарате «Зенит».

«Руковожу джаз-бандой. Гармонизируем пространство, – рассказывал дружески, ведя в зал и усаживая за столик подле сцены. – Скоро освобожусь, а ты пока считай и выпивай», – вручил пачку злотых и удалился к аккордеону.

Ресторанная жизнь потихоньку угасала – без воплей, драк и буйных плясок. Музыканты сыграли «Подмосковные вечера», и Ладислав вернулся. Все выглядело как-то слишком утопично, о чем и сообщил сомлевший Туз. «Это всего лишь гармония сфер и прочность мира, – сказал Ладислав. – Не веришь, что ли, в солидарность?»

Пришлось задуматься. Туз с удивлением осознал, что верит во многое – в Аристотеля, Платона, Ньютона, Гегеля, Дарвина, Заратустру, Будду, Христа, Магомета и – припомнил он, – конечно, в Зевса. Верит в загробную жизнь, в материализм и социализм. Верит, что в целом все на Земле хорошо придумано. Однако во всем, как и в себе самом, сомневается. «Верю, но не до конца, – признался. – Не до полной уверенности». «Ну, тогда еще выпей», – подмигнул Ладислав.

Они вышли из ресторана. По улице Новы-Свят бродили редкие, приятные с виду люди. На душе было легко и свободно. «Вот, гуляю по Варшаве, а в кармане куча злотых, – думал Туз, ощущая уже полную благодать и солидарность. – Да еще десять долларов!»

Он воспринимал все так благостно, что глазам не поверил, когда какой-то прохожий влепил Ладиславу по уху. Улица вздрогнула от звучного аккорда, а Ладислав только поморщился, подставляя следующее. Хотя до него дело не дошло, поскольку явилась, как бог из машины, полиция. Всех троих мягко, не выламывая рук, погрузили в авто и доставили в участок за углом, где перво-наперво усадили пить кофе с имбирным печеньем. И разобрались быстро, без протокола. «Этот бедный человек бывший муж моей невесты, – объяснил Ладислав, почесывая ухо. – Словом, жену у него увел, так что никаких претензий. Подержите минут пять, чтобы не было продолжения»…