Пришел к викарию, а он велик чинит. Мужик как мужик, только весь в черном.

Увидел меня, поднялся с коленей и руку мне пожал, крепко так, по-мужски. Потом повел к себе в кабинет и спросил, зачем я пришел. Я сказал, что “обеспокоен падением морали в современном обществе”. Викарий трясущимися руками зажег сигарету.

– А к Господу, – говорит, – обращался за советом, сын мой?

Я ответил, что в Бога больше не верю. А он:

– Боже мой, Боже мой! Еще один! За что, Господи? – И в проповедь ударился.

Вечность целую талдычил, как заведенный, что человеку обязательно нужно веру иметь. Ну нет у меня веры, где ж ее взять? Так у него и спросил. А он опять свое заладил:

– Должна быть вера, сын мой!

Заклинило святого отца, как заезженную пластинку. Тогда я решил с другого боку подъехать:

– Если Бог есть, как же он разрешает войны, голод и аварии на дорогах?

– Не знаю, сын мой. Сам не сплю, все этим вопросом мучаюсь.

Тут миссис Силвер зашла с двумя чашками “Нескафе” и коробкой леденцов “Причуды Киплинга”.

– Дерек, – говорит, – ты не забыл, что у тебя через десять минут занятия в Открытом университете? (32)

Я спросил у преподобного Силвера, что он изучает в университете.

– Микробиологию. Сам знаешь, сынок, что с нами микробы творят.

Я попрощался и пожелал святому отцу успехов в новой профессии, а он сказал, что главное – не отчаиваться, и выпроводил меня обратно в этот безумный, безумный мир. Там было холодно и темно; какие-то придурки на улице чипсами швырялись. В общем, после встречи с преподобным Силвером мне стало совсем паршиво.

4 декабря, суббота

Переживаю сильнейший нервный срыв.

Пока об этом знаю только я. Больше никто не заметил.

5 декабря, воскресенье

Смотался к Берту; он – моя последняя надежда. (Пандора – предательница. Заявила, что в моей хандре виновато мясо и пора становиться вегетарианцем, мол, верное средство от любой депрессии.)

Берту так и сказал:

– Нервный срыв у меня.

– Со мной, шпингалет, тоже такая пакость однажды стряслась, еще в Первую мировую. А как же иначе-то? Я ведь тогда целые горы мертвяков видел. И каждый день сам мог в ящик сыграть. Тебе-то чего не хватает, а?

– Порядочных людей не хватает, Берт. Общество тонет в безнравственности!

– А-а, понятно! – фыркнул Берт. – Вожжа тебе под хвост попала, вот что я скажу. Горя, видать, еще не хлебнул. И мозоли работенкой не натер. Эту напасть мы скоренько выправим. Прямо сейчас и начнем. Глянь, какую грязищу мы в доме развели, срамота одна. Давай-ка приберись, глядишь, твой нервный срыв и того. Для начала можешь посуду помыть.

Пришлось мне рукава засучить да за посуду взяться. Потом Квини меня чаем и бутербродами с крабовым паштетом угощала, а я смотрел по телику “Гимны во славу”. В церкви полно людей, у всех лица радостные, и видно, что они не просто так поют, а от души.

Ну почему у них вера есть, а у меня нет? Вечно одно и то же. Сплошная невезуха.

6 декабря, понедельник

Ночью из-за Рози просыпался в 1.00, в 2.30 и в 4.00.

В шесть утра встал, прослушал по Радио-4 программу для сельских жителей. Какой-то пень трухлявый скрипел про разведение гусей в Сассексе. В полдевятого зашел к маме попросить денег на обед, а Рози с ней вместе в постели дрыхнет! Это же против всех правил воспитания ребенка. Я знаю, в книжках читал.

Проверил, дышит ли Рози, взял у мамы из кошелька три фунта и пошел в школу, где изо всех сил старался вести себя как человек, которому неведомо, что такое нервный срыв.

7 декабря, вторник

В три часа утра умерла Квини. Во сне случился второй удар. Берт сказал, что это хорошая смерть, легкая, и я решил с ним согласиться. Странно как-то, что Квини нет, а ее вещи по всему дому разбросаны. Никак не могу привыкнуть, что она умерла и лежит в морге.

Я даже не заплакал, когда мама сообщила мне эту печальную новость. Понятия не имею почему, но я чуть не расхохотался. Слезы потекли, только когда я коробку с румянами Квини на ее тумбочке увидел. Я плакал в одиночестве, потому что не хотел позориться перед Бертом, а он плакал в одиночестве, потому что не хотел передо мной позориться. Но он точно ревел, я знаю. В шкафу ни одного чистого платка не осталось.

Берт понятия не имеет, как оформлять свидетельство о смерти, хоронить и все такое, поэтому отец Пандоры пообещал помочь.

8 декабря, среда

Берт попросил меня написать поэму на смерть Квини и поместить в городской газете.

22.00.Трясусь жуть как. Не написал ни строчки. Нахожусь в творческом кризисе.

23.30.Вышел из кризиса. Поэма готова.

9 декабря, четверг

В вечернем номере газеты напечатано следующее сообщение:

БАКСТЕР, Мод Лилиан (Квини). 7 декабря 1982 г. тихо отошла в мир иной. Пусть будет тебе земля пухом, любимая наша девочка, самая лучшая на свете.Берт, Штык и Адриан.

Лицо как снег, но щеки алы.

Глаза подобны крокусам лесным.

Ловкие руки от работы устали.

Фигура складная в ярких одеждах.

Пятки мозолисты и пальцы в артрите,

Но что с того!

Голос твой тихий вдруг смехом расколется…

И вот теперь ты хладна и недвижна,

Но память о тебе чиста и прозрачна,

Как августовская вода.

Прощание с Квини состоится в крематории Гилмора в понедельник, 13 декабря, в 13.30. Цветы и венки просьба оставлять в Зале памяти районного морга.

СоставленоАдрианом, с любовью и по поручению мистераБертрама Бакстера.

Квини, скучаем без тебя.Полин Моул и Рози.

Разлука пришла так внезапно.

Не можем поверить и не поймем – почему?

Но самое страшное, что мы так и не успели проститься.

С болью утраты, твой сын Натан, невестка Мария и внуки Джоди и Джейсон.

Прощай навеки, Квини.Мистер и миссис Брейтуэйт, Пандора Брейтуэйт.

Посвящается Квини

Всегда с улыбкой и с добрым словом,

Такая внимательная и сердечная.

Она не жаловалась на тяготы жизни,

Любому она приходила на помощь,

Даже бродячему псу не отказывала в угощении.