о Гелиане речь вели. Савелий злился, что он на меня похож. Настаивал на том, что пора бы мне в пустошь с глаз долой свалить. Или на земли другие. Не важно куда, лишь бы слухи по поселку остановить, иначе, Гелиану земель новых не видать, как ушей своих. Следующей ночью Павлик с друзьями напился и Аврору подкараулил. Она на парники ходила, и я встречать ее шел, чтобы до дома проводить. Когда их нашел, они ей руки уже изрезали. Она полуголой была, когда я Павлика вырубил. Приволок его за шкирку домой. Иван ему тоже всыпал и из дома выгнал. Через три дня его тело в подворотне нашли. Федор сказал, что пьяная драка. Савелий тем же вечером ко мне пришел. Руки трясутся, глаза бегают… Я сразу понял, что не простое это совпадение… Савелий сказал, что мальчишка все подслушал и шантажировать его начал. Попросил серебряники принести ему вечером. Место встречи у харчевни назначил. Савелий пришел, серебряники передал и хотел, было, уйти, как малец возьми да ляпни, что папашке уже все рассказал и это далеко не конец… В переулке на земле бутылка валялась. Савелий со злости ее схватил и наотмашь пацана по затылку ударил. Павлик упал замертво. Савелий испугался. Сумку забрал и деру дал. Пришел ко мне помощь искать. Хотел, чтобы к брату я пошел и все разузнал. Я понимал: если брат все знает о Гелиане и шантаже, в убийстве племянника он либо меня, либо Савелия обвинит. Савелию за стену путь заказан был. Если бы ушел с таким позором, всех Птаховых бы заклеймили. Ты бы с детьми пошла следом за ним. Я не мог этого допустить. Тебе нужна была защита. Савелий мог тебя защитить. А я — нет. И тогда я предложил ему выход: уйду я, а он останется. Но уйду не просто. На своих условиях. И правду о том, что Савелий убийца, будут два человека в поселке знать. Кто именно — загадка. Но, если Савелий не позаботится о Гелиане, тебе и Авроре, если с вами троими хоть что-нибудь случится, эти люди расскажут всем правду. Савелий стал кивать, что, мол, согласен на такие условия, лишь бы я растворился и, если нужно, смерть Павлика на мой счет записали. Я знал, что слову Савелия верить не стоит. Потому подошел к шкафу, остановил запись камер наблюдения и отмотал ее назад. Включил голографический проектор и воспроизвел запись нашего разговора в лицах, так сказать. Я предупредил Савелия, что если он слово не сдержит, два человека в поселении будут владеть этой записью. И тогда он понял, что проиграл. Понял, что на крючке и деваться, собственно, некуда. Одной из тех, кто хранил секрет, была Антонина. Другим человеком был Юзеф. Они остались мне верны до последнего. Перед походом я поговорил с Гелианом. Рассказал ему о рекомбинантах и о том, где их искать. Рассказал о терраформировании, о других землях и сказал, что теперь все будет зависеть только от него. Я отдал ему свой картограф бурь и попросил никому об этом не рассказывать. Ему тринадцать всего было, а мне пришлось это вывалить. Он понял. И все сделал правильно. С Авророй я прощаться не хотел. Павлика в тот день за стену вынесли, и она в трауре была, как и Иван с Галиной. Оставалось только записку с завещанием оставить в Главном доме. Я пришел туда только для этого. А потом подумал, почему бы и нет? Почему бы, напоследок, не забыть о том, что ты сделала? Терять, ведь, все равно нечего. Я думал так, потешимся напоследок… А тут твои слезы и признание. Как обухом по голове. Ты все еще меня любишь, Анна? И если любишь, когда поняла, что это любовь? Когда? Потому что я тебе не верю. Потому что, даже потеряв все, даже зная, что ты потеряла все, я все равно тебе не верю…

Она отняла руки от лица и зареванными глазами уставилась на него. Злость, что вскипала в ней, перелилась через край. Анна с размаху врезала ему по щеке и едва ни сплюнула на пол.

— Предала тебя, значит, — с издевкой произнесла она. — Спас ты меня, значит… Усадил в клеть и вытащил из нее. Благородный ты мой… Пошел на хрен со своими признаниями и сомнениями! Пошел ты на хрен со своими домыслами и обидами! То, что пережила я, хуже смерти. Хуже пустоши и твоих гребаных переживаний. Он надругался надо мной. Он сделал со мной все, на что хватило его извращенной фантазии, чтобы сломить меня, чтобы уничтожить во мне ребенка, которому было всего семнадцать лет. Он измывался надо мной три года и оставлял в покое только после родов. В день, когда я похоронила вас обоих, моему счастью не было предела, ведь радость от того, что он больше никогда не войдет в мою комнату затмевала боль от потери тебя… Я ликовала! А потом вы вернулись. Я боялась. И ждала. Каждый вечер ждала, когда же он заявится, чтобы снова поизмываться надо мной. Я кувыркалась с тобой, потому что это была единственная отрада в жизни, за которую не жалко было той жизнью заплатить. Когда забеременела от тебя, рыдала. Не потому, то ребенка не хотела. Не хотела ложиться под мужа. Пришлось решиться. И получилось его обмануть. А ты, весь такой, беспристрастный. И плевать тебе на меня и мои беды. Тебе одно подавай — теплую постель. Я все понимала. Осознавала, что с твоей стороны, это всего-то потребность кого-то поиметь. «От меня болезней не подцепишь», так ты, кажется, сказал, — Анна подняла руки. — Я все поняла. И приняла. И жила, как жила. Пока однажды он не напился. Пока однажды он не снес дверь в мою комнату с петель. Пока однажды не надругался снова. Я тогда голос потеряла от надрыва. А все вокруг молчали. Всем вокруг было наплевать. Я забеременела. Ребенок-то в чем виноват? И тут ты врываешься. Не знала, что ты именно тогда родителей похоронил. Думала, позже то случилось… И что я должна была тебе сказать? Пожаловаться на мужа? Рассказать, отчего на людях неделями не показывалась? И что бы ты сделал? Убил его? Побил его? Забрал меня из его дома? Он мой муж! — закричала Анна, вставая с кровати. — А у меня трое детей на шее. И четвертый — в животе. Они мои — эти дети. Не его — мои. И я все сделаю ради них. И все