— Проходите, — медсестра, ласково глядя на Валентина, ткнула пальцем в потолок. — Второй этаж, двести восьмой кабинет. Может, проводить?

— Нет-нет, спасибо, мы сами.

«Вот ведь некстати, — подумал Валентин, машинально отмечая расположение видеокамер. Если все пойдет плохо, придется потом и с этой решать — больно уж глазастая…»

* * *

Доктор спал при свете, на жесткой не застланной кушетке, накрывшись халатом и положив под голову толстый медицинский справочник.

— Хм… Заплати налоги и спи спокойно? — пробурчал Палыч, заходя последним и закрывая за собой дверь.

Судя по всему, проблем с совестью у доктора не было: дверь не заперта, и вроде бы преступный сон (на дежурстве, однако) крепок, как у набегавшегося за день здорового ребенка.

— Да уж… — Валентин с недоумением пожал плечами: действительно, человек, укрывающий раненого преступника, должен спать тревожно и чутко и хотя бы ради вящей имитации защищенности запирать дверь. — Доктор, извольте проснуться! Разговор есть…

Разбуженный доктор повел себя беспардонно: знакомиться и вдаваться в подробности дела не пожелал, вяло возмутился по поводу неурочного визита и категорически потребовал оставить его в покое:

— Я прошу вас немедля выйти вон! В противном случае мне придется вызвать этих… Представителей правопорядка.

— Считайте, что они уже здесь, — Валентин предъявил удостоверение, причем не как обычно — бесконтактным образом, а дал доктору в руки, как будто бы в знак особого доверия. — Причем сразу и права, и порядка, так что бегать вниз не придется.

Доктор изучил удостоверение (при этом зачем-то понюхал его, не намеренно, а так — машинально), вернул владельцу, сразу притих, съежился и, образно выражаясь, резко потух.

От удостоверения пахло репрессиями.

«Дети Арбата» — старомосковская интеллигенция, прекрасно помнят этот запах, он навсегда засел в самых потаенных глубинах их подсознания, и стандартная реакция в таких случаях, как правило, однотипна: безотчетный страх.

— Да-да, я… Я все понял…

Убедившись, что пересечения с Системой не избежать, доктор быстренько напрягся и выдал свою версию событий. Да-да, разумеется, теперь он вспомнил! Был такой Гордеев, в самом деле, завезли давеча в тяжелом состоянии. Кто принимал, что за причины, каковы, вообще, обстоятельства — совершенно без понятия… Почему именно в их больницу, если не по профилю? Да кто же его знает, скорее всего, это ближайшее медучреждение по пути следования, вот и заскочили. И, кстати, был он тут совсем недолго, в тот же вечер отдали родственникам, что называется, с рук на руки. А что там с ним случилось далее — один бог ведает…

— Нехорошо, доктор, — огорчился Валентин. — Несолидно.

Доктор врал неумело и безыскусно, как и всякий потомственный интеллигент, вынужденный под давлением обстоятельств прибегнуть к простому древнему приему «ложь во спасение». Любая замоскворецкая кухарка соврала бы гораздо более талантливо и виртуозно.

К родственникам Гены сразу после происшествия приставили «глаза и уши» — как раз таки на предмет пресечения вот таких неловких телодвижений. Как минимум с десяток медучреждений находились к месту происшествия ближе, чем ДЕТСКАЯ(!) больница. А уж выписать «с рук на руки» тяжелого пациента, который намертво прикован к аппарату жизнеобеспечения — это вообще ни в какие ворота не лезет.

— Доктор, мы все знаем, так что врать бессмысленно, — Валентин не стал прибегать к иезуитским приемам — не тот случай, здесь можно решить все гораздо проще. — Будете запираться, загремите за соучастие. Вам что, плевать, что ваша семья останется без кормильца?

— Не знаю… — втянув голову в плечи, затравленно пробормотал доктор. — Ничего не знаю! Я вообще не понимаю, что вы от меня хотите…

— Прошу по-хорошему в последний раз, — честно предупредил Валентин. — Еще слово неправды — и переходим из режима «доброй воли» в режим «как обычно».

— Не пугайте меня! — тонко крикнул доктор. — Я вас не боюсь! У нас сейчас не тридцать седьмой!

— Совершенно верно, — согласился Валентин. — Сейчас не тридцать седьмой. Сейчас гораздо проще.

И со значением посмотрел на Палыча.

— Угу, — понятливо кивнул Палыч и шагнул к доктору.

По дороге в больницу Палыч был озадачен на предмет «аргументации». Сейчас, по логике, он должен был выступить в роли сатрапа текущего момента: нависнуть над доктором всем своим монументальным организмом и, зловеще цедя слова, с замогильным холодом в голосе напомнить о докторской семье — жене и детях. И намекнуть о ближайших перспективах использования этой самой семьи в некоторых специфических аспектах процесса дознания. Это своего рода стандарт, промежуточный этап между режимом «доброй воли» и режимом «как обычно».

Увы, Валентин сосредоточился на клиенте и совсем забыл, что Палыч предпочитает силовые решения, а также обладает явным талантом превратно истолковывать особые взгляды начальства и интерпретировать их по своему произволу.

— Задавлю, гнида!

Утробно взревев, Палыч сгреб доктора с кушетки, повалил на пол и, схватив за горло и за гульфик, принялся в буквальном смысле натирать им (доктором, то бишь) паркет, страстно взрыкивая:

— Колись, тварь, а то удавлю наххх!!!

Как видите, получилось все по совсем уж упрощенной схеме.

Доктор хрипел и задыхался: схваченный железной рукой за гульфик, он пытался истошно вопить, но горло было стиснуто другой рукой — не менее сильной, так что вопли глохли в зародыше и получалась сиплая, надсадная фистула.

Валентин недовольно поморщился: сцена вышла дикая и неприятная, и совершенно очевидно, что запросто можно было обойтись без этого.

Шота, заметив, что доктор стал синеть, праздно поинтересовался:

— Палыч, нам что нужнее: труп или информация?

— Колись, тварь! — Палыч не реагировал, он азартно стукал доктора головой об пол. — Колись, а то сдохнешь щасс!

— Палыч! — прикрикнул Шота на друга. — Прекрати, задавишь!

— Да и хрен с ним, — пробурчал Палыч, тем не менее слегка ослабляя хватку. — Одним уродом больше, одним меньше… Ты будешь колоться, мразь? Или задавить тебя сразу?

— Я скажу! — прохрипел доктор. — Отпустите, пжжлссс…

— Да я и не сомневался, — самодовольно хмыкнул Палыч, отпуская доктора и присаживаясь на краешек кушетки. — В моих руках и не такие звери об…лись, так что радуйся, что вообще жив остался!

Едва придя в себя и отдышавшись, доктор — вот ведь простая душа! — одарил Палыча особым взглядом. То есть глянул исподтишка, вполне запуганно и подавленно, но вовсе не как на безымянный объект угрозы, а с каким-то нездоровым интересом и… с совершенно определенным узнаванием.

Когда Валентин велел подняться с пола и сесть на кушетку, доктор поспешно выполнил команду, но сел на другой конец, подальше от Палыча, и еще разок метнул в его сторону такой же — бесхитростно-опознавательный взгляд.