Что это значило?

Если Германия нападала на Францию, Россия могла быть в стороне, но если Франция нападала на Германию, Россия обязана была прийти Германии на помощь. Ну и что? Конечно, Россия была связана соглашением с Францией, но ведь в этом соглашении не было записано (хотя и подразумевалось) обязательство России поддержать агрессию Франции против Германии. То есть дух и буква Бьорке скорее программировали европейский мир, что было, вообще-то, обстоятельством только похвальным.

Далее, статья третья определяла, что договор вступает в силу «тотчас после заключения мира между Россией и Японией», а статья четвёртая предусматривала, что «Император всероссийский после вступления в силу этого договора предпримет необходимые шаги к тому, чтобы ознакомить Францию с этим договором и побудить её присоединиться к нему в качестве союзницы».

Как видим, договор заключался, по сути, не за спиной Франции.

«СКУЧНО жить на этом свете, господа!» – сетовал Гоголь. Казалось бы, много воды утекло в финляндских шхерах мимо острова Бьорке, упокоились – с миром и не очень-то – все, причастные к Бьоркской затее. А 12 мая 1951 года в печать был подписан 6-й том второго издания Большой Советской Энциклопедии. И там, на странице 441, чёрным по белому было напечатано: «Статья 4 обязывала Россию не сообщать Франции о договоре до его вступления в силу, и только после вступления договора в силу Россия имела право (?! – С. К.) предоставить Франции соответствующую информацию, с тем чтобы побудить её присоединиться в качестве союзницы».

Уж не знаю зачем, но энциклопедическое издание злостно перевирало эту давнюю и давно вроде бы сданную в архив историю. Ведь статья 4 не «обязывала Россию не сообщать» ничего французам до вступления договора в силу, а всего лишь определяла тот срок, после которого Россия не просто «имела право» информировать Францию, а обязана была её известить.

Различие всё же существенное…

Тем не менее Ламздорф, а позже и Витте от договора пришли, по словам Тарле, в ужас.

Не думаю, читатель, что в двойной игре надо подозревать Ламздорфа. В письме послу в Париже Нелидову он горько жаловался одновременно и на бьоркскую «передрягу», и на «странные авантюры последних двух лет». Старый дипломат считал, что России лучше бы не связываться вообще ни с кем. Оно бы и верно, однако на деле приходилось выбирать из двух вариантов.

Обойтись без тесных связей с одной из крупных европейских держав России было нельзя никак: очень уж мы отстали в экономическом и технологическом развитии, и выбираться из этой невесёлой реальности в более весёлую надо было при помощи более развитого и хотя бы минимально лояльного к России партнёра.

Англия здесь отпадала сразу. А по сравнению с Францией Германия была несомненно лучшим выбором. Ламздорф плохо (точнее – никак) не ориентировался в проблемах технического прогресса и таком прочем. Поэтому он и плохо сознавал неизбежность выбора союзника. Однако в закулисных антирусских махинациях Ламздорфа не заподозришь.

А как там с Витте?

До 5 сентября 1905 года он был в Америке, ведя переговоры с японцами. Потом вернулся в Европу, где несколько раз встречался в Париже с финансистом Нейцлиным и ещё с одним занятным финансистом – шестидесятитрёхлетним Морисом Рувье. Скончавшийся в 1911 году Рувье был не просто банкиром, но и политиком: министр финансов в 1889–1892 и в 1902–1905 годах, премьер-министр в 1887 и 1905–1906 годах. Перерыв в его политической деятельности в конце XIX века был вынужденным: Рувье был замешан в мошенничестве Панамской компании по строительству канала между Атлантическим и Тихим океанами (знаменитая «панама»). Однако в начале XX века, в эпоху подготовки намного более масштабных мошенничеств, Рувье вновь кому-то понадобился и был выведен из резерва в действующие политики (точнее – политиканы).

Виттевские доверительные с Рувье парижские «амуры» доверия к Сергею Юльевичу не прибавляют, особенно если принять в расчёт то, что и в Америке он беседовал не только с японцами в американском Портсмуте и не только с активистками женского общества охраны памятников старины…

Чего-чего, а влиятельных интернациональных мошенников в Новом свете было, пожалуй, побольше, чем в Старом! И всё, что мы знаем (или всё, что мы не знаем) о пребывании Витте в Америке, даёт основания думать, что за океаном будущий граф подозрительных контактов не избегал. Можно предположить, что и сроки Бьоркского свидания были закулисно согласованы со сроками возвращения Витте в Европу и лишь немного разнесены по времени для маскировки.

Основания для такого предположения имеются… Вот какой была последовательность событий. Бьоркский договор подписан, и его третья статья прямо увязывает начало вступления договора в силу с миром с Японией, то есть, по сути, с возвращением Витте.

До этого возвращения выдержана приличная пауза, в течение которой и Николай, и Вильгельм пребывают в уверенности, что всё будет более-менее в порядке. Ламздорф – фигура не влиятельная, а Витте в своё время высказывался за континентальный союз (хотя делами, а не словами, подрывал его основу – германо-российские отношения).

Наконец Витте сходит на берег с океанского парохода. Увидеться с ним желают и английский король Эдуард VII, и кайзер. Однако Николай бьет Витте в Париж депешу с прямым повелением заехать по пути домой именно к императору Вильгельму.

10 сентября Витте – без пяти минут граф Сахалинский (остряки переделали этот титул в «Полусахалинский», ибо Россия лишилась половины Сахалина) – уже в Берлине и встречается с канцлером Бюловым. Тон бесед таков, что Бюлов уверен в успехе Бьоркского договора.

Затем Витте – гость в охотничьем замке кайзера «Гросс Роминтен». Впечатления Вильгельма в телеграмме Бюлову: «Встреча превзошла все ожидания. Витте был чрезвычайно откровенен и искренен».

В Роминтене Витте впервые познакомился с текстом Бьоркского договора, тут же прослезился и «от волнения и восхищения не мог произнести ни слова». Потом всё же воскликнул: «Хвала господу! Благодарение господу! Наконец-то мы избавились от отвратительного кошмара, который нас окружал»…

Слова эти дошли до нас, правда, в редакции кайзера, так что сей царственный «репортёр» мог немного эмоций и подбавить. Однако то, что Витте встретил Бьорке на ура, лучше записок кайзера доказывают факты: уехал Витте из Роминтена вдрызг обласканным. Он увозил высший германский орден Красного орла (орден Чёрного орла кайзер пожаловал ему в 1897 году) и портрет хозяина замка с собственноручным его автографом: «Портсмут – Бьорке – Роминтен».

Нешуточное дельце: Вильгельм лично проводил на вокзал подданного своего кузена!

Кайзер в Роминтене был уверен, что Витте – его единомышленник, и увлечённо обсуждал с ним международные задачи России и Германии. Витте поддакивал. А почему бы и не повалять ему в Германии ваньку? Основное-то дело ждало Сергея Юльевича в Петербурге.

Он появляется там, наговорившийся с Рувье (и не с ним одним) всерьёз и с кайзером – лицедействуя. И тут всё поворачивается иначе: из энтузиаста бьоркских договоренностей Витте становится их уничтожителем.