В 1920‐х годах слава Давоса как здравницы пошла на убыль, и курорт превратился в центр горнолыжного спорта, и поддержать этот статус казалось важнее, чем принимать у себя страждущих от чахотки, к тому же еще и заразных, что отпугивало здоровых туристов. В 1926 году рекламный плакат транспортного объединения гласил: «Путь к силе и здоровью лежит через Давос!»[383] Плакат изображал горное ущелье, через которое переброшен гигантский железнодорожный виадук. Выразительно выписанные рельсы ведут к сияющей белой долине Давоса, воплощению гигиены и чистоты. Рекламировать здоровье выгоднее, чем болезнь. Рекламный фотоальбом представлял курорт под заголовком «Давос. Город солнца на вершине гор»[384]. Пропагандируемая картина белого города выражала новое мировоззрение, в то время как слоган «Давос — новая Мекка для больных чахоткой» 1874 года считался теперь отпугивающим и несовременным[385].

Однако насыщенная духовная жизнь Давоса не прекращалась. Врач Фридрих Йессен, прототип надворного советника (гофрата) Беренса в «Волшебной горе» Томаса Манна, хотел сделать Давос еще и научным центром. В 1927 году он организовал высоко в горах «Давосские высшие курсы», весьма успешную образовательную программу для студентов, популяризации которой способствовал композитор Бела Барток[386]. Барток привез тогда в Давос свою жену, где она лечилась от глазной болезни. Многих выдающихся ученых приглашали на эти курсы с докладами и лекциями. Там выступал Альберт Эйнштейн с докладом «Об основных понятиях физики и их развитии», а потом дал камерный скрипичный концерт: ведь он был и великолепный скрипач. Здесь выступали известный хирург Фердинанд Зауэрбрух, философы Мартин Хайдеггер и Эрнст Кассирер вели горячие дебаты о критике чистого разума Канта. Немецкий правовед Герман Канторович читал лекции о Веймарской конституции. В 1932 году из‐за экономического кризиса курсы были перенесены на один год, а после прихода к власти Гитлера прекратились вовсе.

Из-за экономического кризиса иссяк и поток туберкулезных больных из Германии. В 1929 году почти 30 % всех туристов в Швейцарии были немцы, но в течение трех лет их стало вполовину меньше[387], лишь в 1937 году иностранные гости снова стали прибывать. Правда, ненадолго. Начало Второй мировой войны прервало и обозначило окончательный закат культуры буржуазно-аристократических санаториев.

Но Давос не желал становиться здравницей для малообеспеченных слоев населения. Уже в 1944 году давосские отели и пансионы начали готовиться к окончанию войны и объявили, «что рост числа народных лечебниц — требование времени, однако опасность пролетаризации, которую таит в себе это движение, должна быть своевременно предотвращена»[388]. Все надежды были на туризм.

Открытие антибиотика стрептомицина после Второй мировой войны сделало легочные курорты излишними: туберкулез стали успешно лечить и без санаториев. Эпоха давосского туберкулезного курорта прошла, санатории превратились в отели или многопрофильные клиники, куда вместо чахоточных стали приезжать только астматики, аллергики и ревматики. Но чаще всех — горнолыжники.

Следы прошлого и остатки «города больных» стерлись. В 1950‐х годах бывшие легочные санатории стали сносить и перестраивать: в «Вальбелле» или бывшем «Лесном санатории» доктора Йессена один за другим убрали с фасада элементы модерна, и вскоре бывшие дворцы «югендштиля» стали больше напоминать простые административные здания[389]. Декоративный бетон в 1957 году вытеснил башни, эркеры, бельведеры и деревянные веранды[390].

Интерьер тоже больше не напоминал о присутствии болезни и смерти[391]. В «Лесном санатории» комнату, где промывали плевательницы, заменили на кафе-фондю, ординаторскую для врачей — на подвальный бар. Операционные, лаборатории, рентгеновские кабинеты превратились в прачечные. Клинический белый цвет исчез под красками пастельных тонов.

Санаторий «Шатцальп» также стал отелем. Операционная стала бассейном, рентген-кабинет — курительным салоном. Санаторий доктора Турбана вовсе снесли и на его месте выстроили новую гостиницу.

За несколько лет Давос окончательно превратился в элегантный горнолыжный курорт. Модернизация прошла успешно. Но бывшая горная деревня навсегда утратила свое прежнее культурное и историческое значение.

Болезнь Кати Манн не вызывала особых опасений. Сама Катя позже рассказывала в своих воспоминаниях «Мои ненаписанные мемуары», что в 1912 году у нее обнаружили небольшое повреждение легкого. Говорили о катаре верхушки легкого, даже подозревали закрытую форму туберкулеза, обращали внимание на «перепады температуры»[392].

«Меня послали сначала на полгода, с марта по сентябрь 1912 года, в „Лесной санаторий“ в Давосе… в следующем году на целый ряд месяцев в Мерен и Арозу, и напоследок, уже после войны, еще на шесть недель в Клавадель»[393]. Вероятно, Катя могла бы вылечиться и дома в Мюнхене. В мемуарах она объясняет: «Опасности для жизни не было, и не будь у нас денег оплатить лечение в санатории, всё прошло бы само собой. Но был обычай: если есть деньги, поезжай лечиться в Давос или Арозу». Томас Манн писал своему брату Генриху: «Она пишет бодрые письма и чувствует себя уже лучше. Врачи там наверху считают, что случай не опасный, но затяжной. Она останется там в горах на шесть месяцев»[394].