— Но татуля так и остался мне татулей…

И она стала причитать, оплакивая Яна Бжика, который все свои годы мучился, и теперь похоронен где-то среди язычников. Она заявила:

— Тебе придется взять его с собой в рай… Без него я не пойду…

В поместье Пилицкого и в окружающих деревнях мужики готовились к жатве. Теперь они редко привозили в местечко что-нибудь на продажу, так как работали на полях. Находились охотники, которые тащились за город, чтобы купить мерку ржи, курицу, несколько кружек пшена или еще чего-нибудь, что можно достать у крестьян. Сарра взяла мешок и тоже пошла в близлежащее село за покупками. Яков говорил ей, что беременной женщине, тем более — жене меламеда нехорошо идти с мешком в деревню. Но Сарра тосковала по лугам, полям и болотам, где пасутся овцы и коровы. Как только она вышла из местечка, она разулась и повесила башмаки на плечо. Местечковые женщины смеялись над ней:

— Немая кукла, как ты будешь торговаться?

Так как все считали, что она и глухая, над ней смеялись и говорили при ней, что угодно. Ее называли бессловесной коровой, идолом, чурбаном, дурехой и еще по-всякому. Жалели Якова, которому досталась такая гусыня. Одни предполагали, что у нее богатый отец, который дал за ней большое приданое. Другие добавляли, что небось этот Яков сам тоже порядочный осел, если женился на такой ослице. Сарра еле сдерживала слезы. Но приходилось не подавать вида, что она все слышит. Мужики тоже встретили ее насмешками. Они знаками показали немой еврейке, что из степей снова придут гайдамаки и вырежут оставшихся евреев. Немая ведь и глуха — ее совсем не стеснялись. Они жаловались, что Пилицкий загадил польскую землю еврейской нечистью, что надо ждать войны, мора, неурожая или какой-нибудь другой напасти — небесной кары за то, что дали убежище богоубийцам и отступникам. Сарра еле сдерживалась, чтобы не ответить.

Ночью, оставшись наедине с Яковом, она расплакалась и рассказала, что говорили про них евреи. Яков рассердился.

— Такие вещи не пересказывают. Это сплетни. Это такой же грех, как есть свинину!…

— Им можно оскорблять нас, а мне нельзя рассказать об этом?

— Им тоже нельзя.

— Все они делают это. Даже Брайна, жена Гершона, главы общины.

— Каждый из них понесет наказание на небе. В священных книгах сказано, что, произнесшему слово клеветы, хулы, издевки предстоит гореть в адском пламени.

— Значит, все будут гореть в аду?

— Ад достаточно велик…

— Жена раввина тоже смеялась и кивала головой.

— На небе никому не делают исключений. Даже Моисея, когда он согрешил, наказали…

Сарра задумалась.

— Коли злословить было бы так же грешно, как есть свинину, они бы не злословили.

— Идем, я тебе покажу, что в Торе это запрещается.

Яков раскрыл Пятикнижие, перевел ей место, где черным по белому написано об этих прегрешениях, объяснил, что сказано в Талмуде. Говорил он тихо, у чтобы кто-нибудь не услышал. Приотворил дверь, чтобы проверить, никто ли не притаился у замочной скважины. Сарра спросила:

— Почему евреи одни заповеди выполняют, а другие нет?

Яков закивал головой.

— Так было всегда. Потому и был разрушен Храм. Из-за чего и сокрушались пророки. Евреи приносили жертвы, но в то же время обирали сирот и вдов. Не есть свинину легче, чем удерживаться от злословия. Идем, я прочту тебе главу из пророка Исайи… Яков перевел Сарре первую главу из Исайи. Сарру поразило, что пророк говорит то же самое, что и Яков: Богу достаточно крови и жира баранов и овец. Он не желает, чтобы к нему во двор являлись с окровавленными руками. Он сравнивает старейшин Израиля с жителями Содома, которых Бог покарал… Был уже поздний вечер, но в плошке с маслом все еще мерцал фитилек. Вокруг огня кружились мошки, мотыльки. Тень от головы Якова раскачивалась на потолке. За печью пел сверчок. Любовь к Якову перемешивалась у Сарры со страхом. Она страшилась и строгого Бога на небе, который слышит каждое слово, знает каждую мысль; и мужиков, которые хотят, чтобы снова резали евреев и живьем закапывали детей; и евреев, которые одну часть Торы соблюдают, а другую нарушают, вызывая гнев Всевышнего. Сарра дала Якову слово больше никогда ее передавать разговоров. Она и так ему рассказывала далеко не все. Об одном лавочнике в городке говорили, что он обвешивает, о другом шептались, будто он обокрал своего компаньона. Сарра давно уже хотела спросить Якова: если евреи и вправду избранный народ, как же они могут так грешить? Одно только ей было ясно: он, Яков, справедливый человек. И если Бог любит Якова, как она — тогда жить ему вечно. Она все время молила за него Бога. Кроме него у нее никого не было. Никого, кроме него, она не могла бы любить. Хотя в городке она была окружена людьми, ей часто казалось, что она от всех в стороне. От своих крестьян она уже отошла, с евреями Пилицы не сблизилась. Яков был для нее всем: мужем, отцом, братом. Как только он потушил свет, она стала звать его к себе. Яков подтрунивал:

— Эх ты, бесстыдница! Еврейской женщине не полагается звать мужа… За это тебе нужно дать развод…

— Что же можно еврейской женщине?

— Рожать детей, которые будут служить Богу.

— Хорошо, я нарожу целую дюжину!

Он пришел к ней не сразу, — еще долго рассказывал о праведниках. Она хотела знать обо всем, что происходит в раю, и что будет, когда придет мессия. Яков тогда по-прежнему будет ее мужем и будет учить ее святому языку? А возьмет ли он ее с собой в храм? Яков сказал ей, что день будет тогда долгим, словно год и что солнце будет светить в семь раз ярче, чем теперь. Праведники будут есть левиафана, дикого быка и пить вино. Сарра спросила:

— А сколько жен будет у каждого мужчины?

— У меня будешь ты одна.

— Я буду тогда уже старая.

— Ты всегда останешься молодой…

— Какое платье будет на мне?…

Лежать с Яковом в постели — это одно уже было раем. Часто она мечтала, чтобы ночь длилась вечно, чтобы вечно быть с ним, слушать его речи, ощущать его ласки. Эти часы в темноте были наградой за все ее страдания. Позднее она засыпала, и сновидение переносило ее обратно в деревню, в хату, на гору. У нее были разные дела с Антеком, Басей, матерью. Во сне татуля всегда был жив и говорил ей мудрые слова, которые она забывала, когда просыпалась. Оставались лишь отзвук в ушах и легкий привкус во рту. Иногда ей снилось, что Яков ее покинул. Она плакала во сне, и Яков будил ее. Она просыпалась в холодном поту.

— О, мой Яков! Ты здесь, здесь! Слава Богу! И лицо его становилось жарким и влажным от ее слез.

В середине дня к базару подкатила карета помещика. Четверка лошадей была запряжена цугом. Два форейтора погоняли, два холопа стояли на запятках. Один из форейторов трубил в рог. Евреи Пилицы испугались. С такой помпой помещик редко появлялся в местечке, особенно в обычный летний день перед жатвой. Адам Пилицкий был при шпаге и пистолете и выглядел нетрезвым. Выскочив из кареты, он тотчас выхватил из ножен шпагу и стал неистово кричать: