Всё-таки здесь, вопреки всем природным законам и животным обычаям находилось логово, наверняка собачье. Вероятно, овчарку бросили туристы, а может, сбежала из лагерной охраны, ушла подальше от людей, тут ощенилась и теперь выкармливает потомство, бегая за добычей в лес. И потомство это станет вольным, свободным…

Однако такая история годилась разве что для слащавого рассказа: собака не человек, никаких законов не нарушает и строго блюдёт обычаи, иначе бы давно выродилась и потеряла все наследственные инстинкты, как это произошло с царём природы.

Я приметил развал и пошёл к рюкзаку за фонариком: события на Манараге развивались интересно, загадочно, начиная с восхода солнца, настроение было приподнятым, а розыскная привычка подсказывала — ничего не пропускай, всё проверь до конца и только тогда делай выводы и совершай следующий шаг.

На месте, где оставил рюкзак, лежали только дрова, кем-то отвязанные и заботливо положенные на сухой камень. Не веря глазам своим, я покрутился на площадке, заглянул в щели и сел: коли нет, значит уже не будет, сквозь землю он не провалится….

Тот, кто взял рюкзак, не исключено, сейчас видел меня, оставаясь сам незримым, и ведь смеялся, гад, наблюдая за суетой! Отвлёк собакой и стащил сразу всё — тёплую одежду и главное, продукты, таким образом поставив крест на моей экспедиции. А там было запасов при экономном расходе на неделю, успел бы отыскать Ледяное озеро, поймать золотую рыбку и на обратную дорогу бы хватило…

Но удочек и складного спиннинга теперь не было, даже верёвку и брезент упёр, сволочь! И главное, десять пачек сигарет!

Чтоб ты подавился, гад!

— Эй ты, иди сюда! — крикнул я и не услышал своего голоса, потерянного ещё на восходе, перед чашей, откуда в космос уносились солнечные протуберанцы.

А в голове вчерашнего инспектора уголовки одна за одной проносились версии, пока мысль не сосредоточилась на одной — беглый зек, благо что лагерей в Коми АССР хватает. Ушёл в горы, спрятался, одичал и теперь обворовывает туристов. И собака с ним работает на пару: привёл откуда-нибудь, брошенную подобрал, сама прибилась. А может, когда дёру дал, овчарку пустили по следу, а зек её смирил, приручил и сделал своей. Обитает здесь несколько лет, научился ходить, не оставляя следов, есть сырую пищу, жить без огня, потому и дрова не взял — эдакий уральский Тарзан…

Нет, и эта версия не годилась, тоже литературщина, причём, американского пошиба.

Я ещё не мог поверить, что всё кончилось, ходил по развалу и пинал камни. Мне было хорошо известно, что бывает с человеком в условиях горно-таёжной местности, если он остался без продуктов и ружья, а до ближайшего жилья, где есть люди, четыре, пять дней хода. Голодному же чуть ли не в два раза больше. Конечно, можно надеяться, подберёт моторка на реке, но… сидеть и ждать у моря погоды?

А в рюкзаке были три, ещё дедовых, блесны, сделанные из серебряных полтинников двадцать четвёртого года…

Да, можно подняться к зубьям Манараги, пока есть силы, и с единственной целью — увидеть Ледяное озеро, сориентироваться, и уходить, нет, немедля бежать обратно, в Косью. Деньги на обратную дорогу есть, можно на них закупить продуктов, снасти и вернуться назад, хотя бы для того, чтоб отыскать этого невидимого ворюгу с собакой…

Уходить, когда до вершины остаётся меньше полкилометра, нет смысла, потом жалеть буду, что дрогнул, смалодушничал и не пошёл — до скал рукой подать!

Это я уговаривал себя так, увещевал и даже стыдил. Вот она, зубчатая красавица, стоит и подпирает небо. Останцы похожи на толпу людей, выстроившихся у обрыва лицом на восток. Если долго смотреть, начинает казаться, будто они шевелятся и машут руками…

Может, это и имел в виду дед, когда говорил, будто на горе люди стоят?..

Воспоминания об этих словах моего деда как-то неожиданно взбодрили, я всё-таки полез в гору, и оказалось, без рюкзака куда ловчее пробираться между камней и переваливать через огромные осколки скал. Так я прошёл больше часа, пока не заметил, что всё это время почти неотступно думаю о деде, а точнее, уже привычно за последнее время гадаю, что он делал возле Манараги, дед-то мой? В турпоход ходил?..

* * *

Насколько я знал семейную историю, занести его сюда могло только в гражданскую войну, ибо в Первую мировую он оказался где-то возле Смоленска, во вторую — на Кольском полуострове. А что касается службы у белых, то здесь почти всё покрыто мраком. Период, когда бабушкин брат увёл его к красным партизанам, можно было исключить, всё на глазах, всё прозрачно. А вот где его носило два с половиной года, каким образом попал на Урал, к этой горе и с какой целю? С чего это вместо каптерства на пакгаузах, если верить его официальной версии, он валька, начинённого золотом, ловил в Ледяном озере где-то за рекой Манарагой?

И если ловил, то куда это золото потом девал, коли прибежал с войны завшивевший?

Вот вопросы, которыми бы следовало заняться давным-давно, когда ещё в милиции работал. Мог ведь вполне официально разослать запросы куда угодно! И обязательно бы получил ответы… Нет же, и в голову не пришло! Чуть освободился, сразу поехал на Манарагу, так сказать, быка за рога, а ведь учили же дурака в уголовке: сначала следует накапливать компр-материал, завести оперативное дело и стаскивать туда всяческую информацию, прямую и косвенную, и лишь потом реализовать её.

Ну что он, белогвардеец, делал возле Манараги? Бои здесь вряд ли были, гражданская война шла вдоль железных дорог, на обжитых местах, возле городов и крупных сёл. Может, красные загнали их сюда, и он партизанил? А факт этот скрывал, чтоб не назвали его непримиримым врагом Советской власти и не шлёпнули?

Неужели только золотую рыбку ловил?

Мысли эти так захватили, что я начал забывать об украденном рюкзаке и не заметил, как добрался к основаниям высоких останцев на вершине. Лишь тогда сел и осмотрелся так, будто до того меня с завязанными глазами вели…

Дух зашёлся, насколько высоко было! Казалось, весь Урал лежит под ногами, и насколько хватал глаз — синяя, бесконечная даль, будто с самолёта. Сквозь частокол лиственниц речки поблёскивают, отражая солнце, а само оно зависло над головой, так что пропали тени от высоких каменных столбов на вершине. Состояние это было не таким потрясающим и эффектным, как утреннее, когда восход расплавил полгоры и слил её в чашу, однако зачаровывало ничуть не меньше, только вот орать не хотелось, напротив, — молчать и не шевелиться.

Часы показывали без десяти двенадцать, по всем правилам, солнце должно быть на юге, в стране полуденной, как говорили древние, но почему-то оно висело в абсолютном зените, как на экваторе. С чего бы вдруг, если здесь Приполярный Урал?

Или это тоже оптический обман, игра света и тени?

Поднявшись к ближайшему останцу с южной стороны, я увидел внизу обнажённые скалы и осыпи, голова закружилась, в солнечном сплетении неприятно заныло, будто я уже сорвался в эту пропасть и лечу. Мало того, почудилось, камни подо мной зашевелились, поплыли вниз. Я отполз от края осыпи и забрался на скальный выступ. Гора как-то сразу успокоилась, утвердилась и стало ясно, отчего возникло такое ощущение: невысоко над горой плыли лёгкие облачка. Не видя неба, я чувствовал их движение. Справа от меня было что-то вроде ущелья, слева — гигантский «амфитеатр», а ещё дальше и ниже текла река Манарага, которая почему-то скоро без всяких на то оснований (ни равнозначного притока, ни озера) превращалась в Косью — редкий случай, географический казус.