Насытившись, она задумалась о том, как опрометчиво она поступила, не захватив с собой камеристку.

Неожиданно в дверь постучали, и на пороге возник Ришери.

– Простите, мадам, что я беспокою вас в такой час, но у меня есть оправдание. Я захватил с собой женщину, которая сможет прислуживать вам в путешествии. Она бретонка, привыкла к морю и умеет держать язык за зубами.

– О, как вы предусмотрительны, шевалье! – с неподдельной радостью воскликнула Лукреция и приподнялась с подушек.

Прежде чем деликатно отвернуться, капитан успел разглядеть под тонкой батистовой рубашкой безупречные формы ее гибкой фигуры.

– Кстати, сударыня, – шевалье испустил легкий вздох, – заранее прошу прощения за своего кока! К сожалению, господин министр в своих неусыпных заботах о флоте Его Величества, издав массу полезных индиктов и ордонансов, не посчитал важным подумать и о поварах. Я получил это несчастье в придачу к целой команде и... Впрочем, не буду вам мешать. Вашу служанку зовут Берта. – Шевалье поклонился и, еще раз окинув взглядом полуодетую женщину, вышел из каюты.

Совершив утренний туалет при помощи нечаянной камеристки, миледи отослала ее, пожелав остаться в одиночестве.

Она извлекла из дорожного сундука небольшой ларчик из розового дерева и, поставив его на стол, откинула крышку, превратив его в некое подобие переносного бюро, состоящего из зеркала и множества выдвижных ящичков. Одна только эта вещица, сделанная на заказ, могла многое порассказать о графине и ее привычках, выдавая в ней опытную путешественницу и предусмотрительную женщину, не полагавшуюся на случай и способную о себе позаботиться. В этом замечательном ларце хранились различные духи, пудры, помады, ароматические эссенции, свинцовые карандаши, коробочки с сурьмой, баночки с кремом, флаконы с различными бальзамами и настойками, золотые щипчики и ножницы, беличьи кисточки и лебяжьи пуховки – то есть те сотни предметов, которые превращают скромную женщину в светскую львицу, зачастую полностью занимая ее сердце и ум. К тому же в потайных ящичках, закрывавшихся на ключ, всегда находившийся при ней, она хранила драгоценности и бумаги.

Итак, откинув крышку ларца, Лукреция приступила к своему ежедневному ритуалу, возведенному в некое священнодействие, единственное, которое она соглашалась признать.

Лукреция занялась своей внешностью – безупречным, не знающим поражений и ни разу не подведшим ее в сражении оружием, которое досталось этой женщине от рождения и которое она совершенствовала как могла. Она тщательно омыла руки винным спиртом и обтерла лицо венериным платком – кусочком ткани, вымоченным в течение многих дней в различных ароматических составах. Затем она зачерпнула из золотой коробочки немного крема, составленного из китового жира и травяных экстрактов, и кончиками пальцев нанесла его на лоб, щеки, подбородок и шею. После тщательного осмотра ногтей она покрыла руки кремом из другой, серебряной, коробочки. После этого она подправила золотыми щипчиками брови, отработанными движениями помассировала глаза и решила, что на корабле ей не понадобятся ни помада, ни румяна, ни сурьма для ресниц и бровей, зато совершенно необходима пудра, защищающая лицо от ветра и солнечных лучей.

Напудрившись, она поудобнее устроилась в кресле и принялась внимательно изучать свое лицо, к которому она относилась с тем же пиететом, с каким ювелир относится к своей лупе, а хирург – к ланцету.

Лицо стало для нее безупречным инструментом по удовлетворению снедающих ее страстей, и она владела им в совершенстве. Как опытный фехтовальщик, разминаясь перед схваткой, проверяет рапиру и делает несколько пробных выпадов, так и Лукреция попеременно изобразила удивление, печаль, восхищение и мольбу, умело управляя мимикой своего такого безмятежного с виду лица, на котором не было ни одной морщинки, способной выдать ее тайны. Затем она наклонилась прямо к зеркалу и вперила в него неподвижный взгляд, словно стараясь разглядеть в нем собственную душу.

Но из стекла, вышедшего из умелых рук самого Дюнойе, на нее смотрела зеленоглазая молодая женщина лет двадцати пяти – двадцати семи, с неубранными вьющимися волосами, падающими на распахнутую на груди мужскую рубашку из белого батиста, ворот которой был отделан кружевами. Но графиня уже не видела себя, ее мысли витали далеко в прошлом...

...На Рождество он принес ей омелу. Выпал снег, и она могла из окна спальни видеть его одинокие следы, ведущие прямо к крыльцу дома. Она привыкла видеть их под своими окнами каждую зиму, с тех пор как ее родители арендовали этот дом.

– Красиво, правда? – Роджер возник на пороге, одетый в длинный плащ, подбитый мехом, на его волосах и щеках быстро таяли крупные снежинки.

Он грустно улыбнулся и приложил ветку к ее черным как вороново крыло волосам. Она тут же подбежала к небольшому зеркалу, стоявшему на столике возле ее кровати.

– С нею ты выглядишь как ирландская богиня Морриган, прекрасной и дикой...

Опаловые ягоды и кожистые зеленые листья как нельзя лучше оттенили ее изумрудные глаза и белоснежную кожу, и вправду придав ее облику что-то волшебное.

Хотя она и не видела Роджера в зеркало, но знала, что он в эти минуты восхищенно следит за ней.

– Знаешь, чтобы выжить, омеле необходимо пить соки деревьев – сама себя она прокормить не может. Вместо корней у нее есть маленькие присоски – ими припадает она к стволам деревьев и высасывает из них жизнь. Могучие лесные великаны сохнут и умирают, а она перекидывается на новые, разрастаясь все пышнее, наливаясь силой и красотой...

Лукреция, слушала Роджера вполуха, откровенно любуясь собой в зеркале.

Роджер подошел сзади и поцеловал ее в щеку, положив руки ей на плечи. Она прислонилась к нему, ощущая холод, который он принес с улицы. Вдруг он вырвал у нее ветку и швырнул на пол.

– О, Роджер, что ты делаешь?

Нахмурив брови, он наступил ногой на омелу, из ягод ее брызнул сок, густой как кровь.

– Она мне разонравилась. Лучше я подарю тебе настоящие рубины и изумруды.

– Глупый, откуда ты их возьмешь, ведь ты нищий!

– Могла бы не напоминать мне об этом, Лукреция, – вполне достаточно, что я сам не забываю об этом ни на секунду. – Он отошел к окну и принялся барабанить пальцами по деревянной раме.

Графиня Бертрам поймала себя на том, что безотчетно постукивает кончиками лальцев по краю стола. Ее отражение теперь не было столь молодо и прекрасно, – оно было искажено страданием и ненавистью.

Лукреция отшатнулась от зеркала и в гневе захлопнула ларец, словно страшась, что он раскроет ее тайну. Затем она встала и до тех пор прохаживалась по каюте, пока на лице ее снова не заиграла спокойная улыбка светской женщины. Чтобы окончательно прийти в себя, она извлекла из ларца хрустальный флакон, отвинтила тщательно, притертую воском пробку и с наслаждением вдохнула ароматическую эссенцию, также сбрызнув ею свою одежду. В каюте повеяло чарующим ароматом нероли с легкой примесью лаванды и едва различимыми розой и бергамотом. Этот запах, который она сама составила, немного изменив рецепт любимых духов Генриха III, всегда оказывал на нее самое благотворное действие.