Возможно, более серьезными, нежели такое бестактное злоупотребление властью, добытой в результате гражданской войны, стали беспорядки, приведшие к насилиям в Риме и его округе, когда несколько честолюбивых людей, включая Долабеллу, выступили в защиту интересов должников. Когда Юлий Цезарь возвратился, наконец, в Рим, он какое‑то время не прибегал к услугам Антония в общественных делах и обратил внимание на Долабеллу, взяв его с собой в очередной поход. Диктатор вызвал Марка Антония в Испанию в конце кампании, закончившейся битвой при Мунде, и вновь стал демонстрировать расположение к нему. Антоний ездил с ним в его колеснице, в то время как молодой Октавий и Децим Брут следовали за ними во второй. К 44 г. до н. э. избрание Антония в качестве коллеги Юлия Цезаря по консулату, а Долабеллы – его заместителя стали знаками возвращенного доверия и расположения.[170]

Будучи консулами, оба обладали властью до конца года. Они поддерживали Юлия Цезаря, благодаря ему и преуспевали, однако оба были аристократами из почтенных семейств с собственными амбициями. Было бы ошибкой видеть в них просто приспешников Юлия Цезаря, а не людей, добивавшихся особого положения для себя, которые просто считали выгодным для себя поддерживать его. Говорили, что Требоний прощупывал настроения Антония, когда заговор только возник. «Освободители» убили диктатора, чтобы восстановить республику, в которой вновь набрало бы силу соперничество аристократов в борьбе за должности и влияние. Консулы, естественно, являлись частью этой системы, и их поведение оказывало огромное влияние на то, как это соперничество велось (Plut. Ant. 13).

Перемирие с заговорщиками было делом непростым. Антоний и Долабелла ничего не сделали для того, чтобы извлечь выгоду из союза с ними или укрепления позиций Брута, Кассия и других. Независимо от того, что они думали о диктаторе и его убийстве, руководители заговора стали теперь соперниками в борьбе за должности и влияние. Все группировки думали о будущем, поскольку, хотя амнистия и сохранение в силе решений Юлия Цезаря были на тот момент необходимы, такая ситуация не могла продолжаться долго. В свое время и заговорщики, и решения диктатора наверняка стали бы объектом нападок в сенате, комициях или судах. Гражданская война началась в 49 г. до н. э. из‑за угрозы преследований за действия десятилетней давности. Римская система подразумевала, что ни одно решение не является бесповоротным, и оно могло стать незаконным задним числом, из‑за чего никто не мог чувствовать себя в безопасности. Нападки юридического характера могли привести к краху карьеры и делали насилие вполне осязаемой угрозой.

Хаос и его перерастание в конфликт в чьи‑либо интересы не входили. Ни консулы, ни заговорщики не располагали войсками, которые находились бы под их непосредственным командованием. У Лепида, заместителя диктатора, или начальника конницы (magister equitum), был легион, стоявший у городской черты, и он привел группу воинов в город через несколько дней после мартовских ид, однако не имел ни сил, ни воли для того, чтобы добиться с их помощью постоянного преобладания, тем более что его империй формально закончился со смертью диктатора. Антоний сделал так, что Лепид заменил покойного Юлия Цезаря на должности великого понтифика еще до того, как бывший начальник конницы отбыл в Цизальпинскую Галлию и возглавил большую армию, обеспечив себе защиту от любых врагов на тот момент.[171]

Почти сразу же по окончании похорон Юлия Цезаря на месте погребального костра группа энтузиастов установила алтарь. Их предводителя звали Аматием. Он объявил себя внуком Мария и тем самым родственником диктатора по крови, если не по закону. Юлий Цезарь не признал его, и этот человек больше не имел успеха при попытках сближения с членами его обширной фамилии, включая юного Октавия. Ни Антоний, ни Долабелла не испытывали к нему никаких симпатий и приказали разогнать сторонников Аматия, а алтарь – снести. Позднее, в апреле, когда Антоний покинул Рим, чтобы обеспечить себе поддержку среди ветеранов Юлия Цезаря, ситуация обострилась. Долабелла приказал казнить Аматия и многих его сторонников, чем вызвал восторженную похвалу Цицерона. Тем не менее это свидетельствовало о том, что значительная часть населения оплакивала диктатора и возмущалась тем, что против убийц не предпринималось никаких мер. Антоний был готов воспользоваться этим, чтобы ослабить заговорщиков и набрать ветеранов, прежде всего бывших центурионов, однако не хотел, чтобы недовольство приобрело такие масштабы, что он уже не смог бы повлиять на ситуацию. На тот момент у него были сильные позиции, чему способствовало то, что его братья в тот год занимали должности претора и плебейского трибуна, но это являлось лишь временным преимуществом. Антоний, как и все остальные, думал о будущем и стремился защитить себя и сохранять могущество в течение более длительного времени.[172]

Подтверждение решений Юлия Цезаря состоялось 17 марта. О некоторых формально не объявлялось, но о них было широко известно и все их признавали. Антоний в качестве консула, как предполагалось, проконсультируется с наиболее уважаемыми сенаторами, прежде чем каждое из этих решений будет подтверждено. Однако это сочли нецелесообразным, а сам он, вероятно, полагал такое и нежелательным. Слишком много вопросов требовало рассмотрения, и немало просителей со всей империи ждали, что им уделят внимание. Юлий Цезарь не успел разобрать завалы, накопившиеся за время бездействия сената и последующих потрясений гражданской войны, и если смотреть на дело с практической точки зрения, то нет особых сомнений, что Антоний сознавал срочность вопроса. Такая ситуация давала ему блестящую возможность явить свои милости, снискать признательность облагодетельствованных и позднее, возможно, превратить их в своих сторонников. После убийства диктатора Антоний завладел его бумагами и теперь объявил о многих ранее неизвестных решениях Юлия Цезаря, настаивая на их подтверждении. Некоторые выглядели противоречащими тому, что сделал диктатор при жизни. Цицерон заявил, что жена Антония, Фульвия (вдова Клодия), получила взятку от царя Галатии Дейотара, чтобы ее супруг закрепил за ним его властное положение. Позднее оратор метал громы и молнии в Антония за его измышления тех месяцев, а потому нелегко узнать, что же именно тот делал. Даже если Цицерон преувеличивал, все равно он не мог полностью выдумать эти истории.[173]