Не пожелаю вам ничего похожего на эту пытку. Вообще никому ничего подобного не пожелаю, даже худшему врагу.

Потом она вытерла меня теплым полотенцем и высушила своей сушилкой для волос. Я отомстила, надув ей в постель, навалив ей в туфли и разодрав зубами ее перьевую подушку.

Воспоминание об этой психологической травме не позволяет мне прыгнуть в реку.

– Скорее! – мяукает издалека Пифагор.

Мейн-кун и норвежец все ближе. Мне приходится совершить немыслимое: я зажмуриваюсь, набираю в легкие побольше воздуху и бросаюсь в реку.

Бывают в жизни моменты, которые лучше забыть. Этот принадлежит к их числу. Сначала я плюхаюсь в холодную воду. Все у меня мокрое: лапы, живот, подбородок. Вот ужас так ужас! Я отчаянно барахтаюсь, растопыриваю лапы, чтобы не пойти ко дну.

Рефлекс помог: я всплываю на поверхность. Правда, широко разинув рот, – я нахлебалась воды, но при помощи чихания я от нее избавляюсь и вдыхаю немного живительного теплого воздуха.

До чего же холод и влага отвратительны и недостойны меня! Ледяная влага сжимает меня со всех сторон. Но, молотя лапами воду, я обнаруживаю, что, непрерывно двигаясь, можно и не утонуть.

Я силюсь добраться до моей служанки, но тут позади меня раздается громкое плюх! Это мейн-кун, он тоже прыгнул в воду и приближается ко мне. В отличие от меня, он, похоже, совершенно естественно чувствует себя в жидкой среде. Его примеру следуют другие толстые коты, но они остаются далеко позади. Только этот отличный пловец сокращает расстояние между ним и мной. Но он слишком мохнат, его движение замедляет мокрая отяжелевшая шерсть.

Течение тащит нас всех. Натали с притулившимся у нее на плече Пифагором плывет мерным брассом, совсем как лягушка, из тех, которыми мы лакомились накануне. Я, стараясь их нагнать, изобретаю свой стиль плавания.

Выясняется, что, когда я гребу одновременно передними и задними лапами, моя скорость возрастает. Хвост, который я прежде задирала над водой, теперь служит мне рулем.

После облаков, в которых мы вязли, взлетев на монгольфьере, я открываю для себя новую стихию – водную. Сказал бы мне кто-нибудь раньше, что я окажусь в небесах, а потом в воде, я бы подняла болтуна на смех.

В конечном счете плыть оказалось не так страшно и не так сложно, как я опасалась.

Если вам никогда не доводилось плавать, я поделюсь с вами подсказкой: пережив первое мгновение безумной паники, надо дышать, высовывая голову из воды и делая вдохи и выдохи в одном ритме с движениями лап.

Освоившись с новым ощущением, я уже радуюсь, что преодолела свою врожденную фобию, но радость моя длится недолго: кто-то бьет меня лапой по хвосту. Меня настиг Нунур. Не менее опасны и два приближающихся кота.

Только кошачьего морского боя мне недоставало!

Я слишком сосредоточена на том, чтобы держаться на плаву, и не отвечаю на удар, а просто пытаюсь ослепить Нунура, поднимая хвостом брызги. В результате я теряю скорость, а Натали с Пифагором уплывают все дальше.

Мейн-кун, наоборот, все ближе.

И тут происходит нечто неожиданное: перед нами закручивается водоворот, темная водяная воронка вращается, набирая обороты.

Сначала мне нет до нее дела, но чем я к ней ближе, тем сильнее меня в нее затягивает. Я сопротивляюсь, но водоворот всасывает меня, затаскивая под воду.

Именно в самые опасные мгновения до нас доходит: страх перед чем-то вызван ожиданием чего-то очень плохого.

Я не любила воду, и не без оснований. Напрасно я вообразила, что могу хорошо себя чувствовать в этой стихии. Холодная жидкость заливается мне в легкие. Я барахтаюсь, хотя знаю, что обречена.

Река входит в меня так же неуклонно, как я в нее.

Что ж, вот и настал мой последний час. Сейчас я умру.

Не знаю, приходилось ли вам умирать и представляете ли вы, до чего тяжело описать это переживание.

Я воображаю свое прозрачное тело, поднимающееся к тоннелю света в небесной выси. Там меня поджидают родители.

– Здравствуй, мама (папаша всегда мало значил в моей жизни).

– Чего тебе больше хочется: остаться с нами или вернуться на землю? – спрашивает меня он.

– А у меня есть выбор?

– Выбор есть всегда. Просто спроси себя, закончена эта жизнь или у тебя еще остались дела.

– Вообще-то, в этой жизни еще есть кое-что, имеющее для меня значение: друзья на острове Сите, Пифагор, Анжело, моя служанка.

– Это хорошо, что ты думаешь о тех, кого любишь, – одобрительно урчит моя мать. – Но насколько они для тебя важны?

– Этого я не знаю.

– Подумай: ты готова вернуться туда, к ним?

– Да.

– Речь идет о судьбе твоей души. Хорошенько взвесь свой ответ. Каков он: «да, наверное» или «да, разумеется»?

– Я устала, мама. Может, решишь за меня? Ты же всегда знаешь, как поступать.

– Решение о жизни и смерти приходится принимать самостоятельно. Выбирай. Только потом не жалуйся.

Слово «фатализм» происходит от латинского «фатум», что значит «заранее записанная судьба».

Согласно доктрине фатализма, всякий выбор бесполезен, ведь все, что с нами происходит, подчинено уже написанному сценарию, этапы которого закреплены свыше – Природой, богами, Творцом или законами Истории.

Поэтому никакой опыт нельзя считать отрицательным, он – неотъемлемая часть того, что нам суждено пережить, винтик в сложном механизме, элемент основополагающего сценария.

Если ты фаталист, то не жалуйся на несправедливость, понимай ее как закономерный результат развития событий, которые предстоит принять с большей или меньшей степенью смирения.

Жаловаться бессмысленно.

Бороться тоже.

Мир таков, каков он есть, и необходимо отбросить желание его изменить. Терпи страдания, враждебность, беды, ибо все это – испытания для твоего характера.

В своем трактате «О судьбе» Цицерон писал: «Если твоя судьба – излечиться от этой болезни, то ты вылечишься, обращаешься ты к врачу или нет; если же твоя судьба – не выздороветь, то ты не вылечишься, неважно, обращаешься ты к врачу или нет».

Шесть лет странствовавший вместе с основателем джайнизма и впоследствии ставший противником джайнов и буддистов, Маккхали Госала, родившийся в 484 году до нашей эры, отстаивал фатализм, названный «ниятивада». Он утверждал, что «действия не имеют никакого воздействия, ни благого, ни дурного, никакая религиозная практика, никакое поклонение ничего не могут изменить. Все рано или поздно достигают избавления, когда исчерпывается карма». Этому утверждению противоречил, правда, Будда Сиддхартха Гаутама, веривший, что наш выбор напрямую влияет на нашу карму.