— Ну и что? — Голос у нее был спокойный, на лице выражение: «Ну и что такого?»

— «Ну и что?» Это все, что ты можешь сказать? Память вытекает из меня, как вода из треснувшей банки, а ты говоришь «ну и что»?

— Надо зайти в аптеку и купить тебе тапсодил. Всего-то и проблем.

— А что такое тапсодил?

— Лекарство от болезни Альцгеймера. После трехдневного курса наступает полное излечение.

— Черт! — Я скроил постную мину.

— Что?

— Альцгеймера теперь можно вылечить?

— Ну да. Я сама этим переболела два года назад. Ничего серьезного, Фрэнни. Даже рецепт не требуется.

— Но…

— Что «но»? Ты из-за этого так беспокоился?

Как назло, ничего путного мне больше не приходило на ум. Мой блестящий план по выуживанию из Сьюзен нужной информации возник и исчез, как ветерок. Я озадаченно проводил глазами еще одного типа с полноохватным шлемом на голове. На этот раз желтым.

— Что это за херня — пришельцы какие, что ли? Послушай, Сьюзен, прежде чем я начну принимать этот эспадрил…

— Тапсодил.

— Тапсодил. Ну, в общем, ты должна мне помочь. Не хочу я идти по собственной жизни, натыкаясь на стены, не зная, где надо свернуть. Ответь мне на кое-какие вопросы. Идет?

— Идет.

— Кто такой Флоон? Что это за перо на его рекламных плакатах?

— Он владелец самой большой в мире фармацевтической компании. Они выпускают тапсодил и сотни других лекарств. Перо — торговая марка фирмы. Неужели ты и этого не помнишь?

— Нет. Но почему именно это перо?

— Ты же сам его Флоону подарил. Ты и Джордж.

— Джордж Дейлмвуд?

— Ну да.

— А где он теперь?

— Боже мой, Фрэнни, ты что, и этого не помнишь?

— Представь себе, не помню. Так где Джордж?

Она взглянула на свои руки, сложенные на коленях.

— Он исчез тридцать лет назад.

— То есть как?

— Так и исчез. Исчез из Крейнс-Вью, и никто не знает, что с ним случилось. Ты много лет пытался его отыскать, но все было напрасно.

— Исчез? Джордж?

— Да.

Значит, это я подарил Флоону перо Олд-вертью? А Джордж — надежный, неизменный Джордж Дейлмвуд исчез, словно его и не было? Таким было мое будущее? Пока я пытался мысленно переварить эти две новости, до меня донеслась песня Ареты Франклин «Уважение». Ее выводили два голоса, один из которых звучал как-то уж больно чудно. Потому что принадлежал собаке.

Парень в линялых джинсах и футболке с надписью «Dropkick Murphys» прогуливался со своим ротвейлером. Хозяин шел с приличной скоростью, пес трусил, не отставая и время от времени поглядывал на парня, словно выпрашивая что-нибудь вкусненькое. И при этом оба напевали «Уважение» и почти не фальшивили. Голос у собаки был грубоватый и немного хриплый, то ли низкий, то ли нет. Я сам не понимаю, что говорю, — как, черт возьми, в точности описать голос поющей собаки?

Я резко повернулся к Сьюзен, но она смотрела в другую сторону. Я толкнул ее локтем, и она вскрикнула.

— Сьюзен! Эй, Сьюзен!

— Что? Ты в своем уме? Больно же!

— Да ты смотри! Смотри туда!

— Ну и что? Ты зачем меня ударил?

Певцы как раз проходили мимо нас, выводя: «У-В-А-Ж-Е-Н-И-Е»…

— Не видишь? Собака поет!

— Да. Ну и что из этого?

— И когда собак научили петь? Она потерла ушибленное место.

— Несколько лет назад. Точно не помню. Спроси у Флоона. Они изобрели этот препарат.

— Какой препарат? Чтобы собаки разговаривали?

Она, видимо, вспомнила, что у меня болезнь Альцгеймера, потому что с лица у нее исчезло сердитое выражение.

— Нет. Но им можно давать всякие препараты, чтобы они запоминали что надо. Ну, например, петь или произносить какие-то фразы.

— Господи помилуй! Кому и зачем это надо?

— Для забавы. Не знаю. Терпеть не могу собак.

Мальчишкой я ужасно быстро ел. Родители умоляли меня: не спеши так, а то тебя вырвет. Но мне всегда не терпелось попасть в какое-то важное место или кого-то увидеть, а пища была только горючим, чтобы доставить меня куда надо. И бывало, что из-за этой торопливости у меня потом часами болел живот. Сидя на скамейке в Вене рядом со Сьюзен, в мире, где ротвейлеры пели Арету Франклин, а молодые парни носили на головах мячи для боулинга, я испытывал такое же чувство, только теперь не в желудке, а в голове.

— Домой хочу!

Сьюзен, вздохнув, согласно кивнула. Если б она знала, какой дом я имею в виду!

— Когда мы с тобой поженились?

Это я зря спросил. Она молчала, и только заглянув ей в лицо, я увидел, что она плачет.

Когда она наконец заговорила, слова ее были полны горечи!

— Я думала, все, теперь наконец-то будет как надо. Глупо, да? Глупо! Ты хоть понимаешь, что я тебя любила всю жизнь. Всю мою проклятую жизнь ты торчал во мне, как кусок мяса между зубами, который никак не вытащить! Но наконец, наконец я поверила, что теперь все хорошо. Я всю жизнь тебя ждала. Боролась, терпела и никогда не теряла надежду, потому что не сомневалась, что когда-нибудь добьюсь победы. Уверена, в жизни всего можно достичь, надо только иметь терпение. И я была терпелива, Фрэнни! Все эти годы я тебя ждала, как девчонка, которая стоит в уголке и надеется, что ее пригласят танцевать. Когда ты предложил мне выйти за тебя…

— Я тебе предложил?

— Да, да, черт тебя возьми! И пожалуйста, не пытайся мне лгать, что ты и об этом забыл! Хватит с меня на сегодня унижений. Когда ты сделал мне предложение, я подумала: с опозданием на пятьдесят лет, но почему бы и нет? Все это время я любила этого идиота, так почему не закончить вечеринку в его компании? Последние минуты веселья перед… Знаешь, я вернусь в отель и лягу отдохнуть. Сходи в аптеку, или как это здесь называется, и спроси тапсодил. Наверняка у них есть. — Она встала со скамьи и снова потерла руку в том месте, где я ее ударил локтем.

— Останься, Сьюзен. Давай проведем этот день вдвоем и будем счастливы. Я один во всем виноват, прости меня. Пошли прогуляемся.

Я начал подниматься на ноги, но моя нижняя часть живо мне напомнила, что я теперь старый пердун. Ноги не желали иметь со мной дела. Тихо выругавшись, я дернулся раз, другой и только после этого силой инерции поднялся со скамьи.

— У меня плохо получается быть стариком.

— Для меня ты по-прежнему хорош, муженек. Хочешь, открою тебе тайну? Знаешь, за что я больше всего тебя любила? Всегда только о тебе и думала, но это меня просто потрясло до глубины души.