Расчищенные от снега столичные улицы заполняли стада машин. Это были «Победы», «ЗиМы» — красивые большие машины, сильно напоминавшие американский «Бьюик Супер» 1948 года, элегантные «Волги» со скачущим оленем на капоте, как их называли «диван на колесах», ставшие, как потом оказалось, символом «периода застоя», «Москвичи», маленькие «Запорожцы», прозванные в народе «мыльница», прототипом которых была итальянская малолитражка «Фиат — 600», и, конечно, «Жигули». Среди этих машин на улицах изредка мелькали иномарки — немецкие «Опели», американские «Форды» и «Крайслеры». Автомобильный поток гудел, рычал, скрипел тормозами на светофорах и поражал провинциалов.

В легкой морозной дымке столица производила впечатление, а своим деловым ритмом подхлестывала любого приезжего.

Вечером первого дня приезда в столицу я зашел перекусить в небольшую пельменную, на окраине района, где располагалась наша ведомственная гостиница, и тут же пожалел об этом. Шесть-семь высоких круглых столиков занимали, сгрудившись по три-четыре человека, грязновато вида мужики. В пельменной чувствовался стойкий запах перегара, прокисшего пива и табачного дыма. На столах стояли высокие темные бутылки объемом 0,8 литра, как их называли «огнетушители», в которые обычно разливались дешевые плодово-ягодные вина, и стаканы с марганцового цвета «бормотухой», распространявшей запах дешевого вина, а в помещении гудели подвыпившие голоса.

Нужно сказать, что пару лет назад — в семьдесят втором году — в стране началась очередная борьба с пьянством: сдвинули часы начала продажи спиртных напитков на одиннадцать часов, запретили продавать водку по воскресеньям и нещадно карали за распитие спиртного в общественных местах. В народе бытовала присказка: «Спасибо партии родной, не пьем мы водку в выходной, а пьем мы только «Южное», никому не нужное». В столице похоже, народу было плевать на все эти запреты…

Быстро ретировавшись из забегаловки и купив снеди в гастрономе, я поужинал в гостинице.

Группа наша состояла из четырех офицеров с разных флотов…

Мы представились в Главном техническом управлении флота, доложили о прибытии и стали на все виды довольствия. Денежное содержание будете получать здесь в Техупре, раз в месяц, предупредили нас.

В Атомном институте группу нашу встретили тепло и приветливо. Научные сотрудники, да и руководство института, относились к флоту с большой симпатией, что шло еще от создателя, отца-основателя атомной энергетики, чей огромный бюст, вернее голова с бородой, присыпанная снегом, встречала нас на площади перед проходной Атомного института.

Еще при жизни отца-основателя уважительно называли «Борода» и рассказывали старую историю, когда он дал зарок не бриться до окончания работ по созданию первого в стране атомного реактора.

Мы вошли в состав научных групп, руководимых крупными учеными, и занимались вместе с ними исследованиями, постепенно входя в курс дела и по мере сил помогая и находя себя в этой научной работе.

Все в институте напоминало о его основателе. Даже тропинки для прогулок и размышлений на территории институтского парка, больше напоминающего лес, были проложены не по прямой, а изгибаясь, чтобы не пропадало ощущение густого леса. «Борода» любил такие прогулки. Сейчас, зимой, высокие заснеженные ели придавали территории института спокойный, даже умиротворенный вид. Но вид этот был обманчив. Вскоре я понял, что за стенами этих зданий и лабораторий кипит мощная научно-экспериментальная работа.

В предыдущие годы в институте были разработаны и созданы: первый в стране циклотрон, первый в Европе атомный реактор, первая советская атомная бомба, первая в мире термоядерная бомба, первая в мире промышленная атомная электростанция, первый в стране атомный реактор для подводных лодок и атомных ледоколов, крупнейшая установка для проведения исследований по осуществлению регулируемых термоядерных реакторов, импульсно-плазменный двигатель, испытанный в космосе на спутнике «Зонд-2», и многое, многое другое…

Я в научной группе академика П. Мы работаем по научному плану, меняя геометрию активной зоны ядерной критической сборки. Критическая сборка — это тот же реактор, только без крышки, без давления воды внутри, так как сборка не выходит на большие мощности. Задачи работы чисто экспериментальные: проверка расчетов и отработка новых конфигураций загрузки урановых стержней. Но все присущие реактору элементы в критической сборке есть, только мощность регулируется не путем извлечения или погружения компенсирующей решетки, как в реакторе, а путем долива или слива воды. Есть аварийная защита, потому что работа на критической сборке очень опасна в радиационном отношении. В институте было несколько аварий, в том числе и с гибелью людей. Эти скорбные даты отмечаются ежегодно.

Повседневная работа нашей группы включала в себя: анализ результатов предыдущих испытаний, демонтаж предыдущей экспериментальной активной зоны, обсуждение работ по следующему эксперименту, расчеты, загрузку новой экспериментальной активной зоны, подготовку стенда критической сборки к эксперименту, тарировку и калибровку измерительных приборов и настройку аппаратуры, проведение эксперимента и анализ его результатов. Так, день за днем, шаг за шагом, нащупывались новые возможности и пути решения проблем повышения мощности лодочных ядерных реакторов водо-водяного типа.

В институте был свой мощный вычислительный центр с электронно-вычислительной машиной, занимающей целый этаж. В нем производились нужные нам расчеты по экспериментальным данным, полученным в ходе наших экспериментов с активными зонами с различной конфигурацией загрузки ТВЭЛов. Пачки перфокарт, мотки перфолент — это был свой собственный мир…

Коллектив нашего отдела составляли самые разные специалисты: научные руководители и научные сотрудники — физики, инженеры и слесари-монтажники. Всех их объединяло одно — они были специалистами высшей квалификации. Я во все глаза и уши впитывал их манеру общения, их научные и технические знания, даже их шутки и их юмор…

Во время обсуждения предстоящего эксперимента выслушивали мнение каждого, составляли план-график работ, его утверждал научный руководитель, и с этого момента план становился законом для исполнения. Завеса секретности вокруг работ, даже внутри одного подразделения, была столь плотной, что я почти ничего не знал о том, что делается в соседних отделах. Наверное, оно и к лучшему. Голова была и без того перегружена научной информацией.

За работу с радиоактивными веществами мы получали по линии флота прибавку к окладу, а в институте — деньги «за вредность» и талоны на питание, отоваривая их в институтской столовой. Об этой столовой, которую, как рассказывали, сам «Борода» контролировал регулярно, нужно сказать особо. Качество и ассортимент блюд радовал, и мы иногда на один талон обедали вдвоем, ибо один — наедался просто «до отвала». А вот деньги «за вредность» нам пока не выплачивали.

В первое время меня особенно удивляла суета научных сотрудников группы, которые перед обедом с мензурками, заглядывали то в один, то в другой кабинет.

«Что это, в чем дело?» — не мог понять я.

Все оказалось очень просто: это