– И ведь как строили! Сколько лет – стоит! Землетрясение это страшное – устоял! Говорят, раньше больше был, не все сохранилось. Но сохранилось же!

В глазах старика блеснула гордость, будто он сам все это строил.

– Построен он из туфа. В Армении его много. Мягких, тёплых тонов камень – и в работе мягкий, податливый. Потому из него любят строить. Вот ты сейчас увидишь…

Они подошли к самой стене одной из церквей. Старик указал на довольно больших размеров каменный прямоугольник, что стоял, прислонённый к стене. Вся поверхность камня была покрыта прихотливым узором, центр которого занимал продолговатый крест. – Это хачкар. Их у нас много, а больше, говорят, нигде нет. Сам я дальше Еревана не был, но уважаемые люди говорят. И знаешь, – лицо старика озарила немного лукавая улыбка. – Знаешь, я тебя сейчас чуть-чуть по-армянски научу. «Хач» по-нашему – это крест, «кар» – камень. А вместе – хачкар.

– Сложное слово, как паровоз или пароход, – улыбнулся в ответ и Максим.

– Правильно! Хороший ученик, молодец!

– Так ведь учиться – пока моё основное занятие!

Теперь улыбались оба. Определённо, им нравилось разговаривать друг с другом.

– А сколько резьбы на стенах?! Не хачкар, конечно, но ведь, скажи, красиво?

Максим кивнул было, но тут же понял, что этого мало, и решительно подтвердил: «Да, да, очень красиво!»

– И знаешь, я иногда вот что думаю. Вот красота. Откуда она? Почему мы с тобой, разные люди, чувствуем, что вот это красиво, а это нет? Почему мы хотим, чтобы было красиво? Это же не хлеб и не масло, не вино даже! А вот нужно оно человеку, и мы стараемся сделать красиво, чтобы осталось на века, чтобы правнуки наши увидели эту красоту и порадовались – и мы знаем, уверены, что они порадуются! Понимаешь, если есть бог – всё понятно: он подарил нам красоту, он научил людей ей радоваться, он сделал так, что жизнь их стала от этого лучше. Но если бога нет – тогда откуда всё это? Что вам, скажи, в институтах ваших про это объясняют?

Максим улыбнулся: по лицу старика было ясно, что ответ ему известен заранее.

– А ты спроси, спроси! Учителя ваши – умные люди, а умный человек, он знаешь, как? Он или всех дураками считает, или такими же умными, как он сам. И тем, и тем объяснять не надо. А спросишь, узнаешь – может и мне когда, приедешь, расскажешь…

Они довольно долго бродили, очарованные безмолвной одухотворённостью старинных храмов, и уже, вроде, поворачивали обратно, как вдруг Араик чуть не хлопнул себя по затылку:

– Ай, совсем забыл! Здесь ещё чудо есть!

Он протянул руку: «Смотри!» Максим не понимал.

– У тебя глаза есть?.. Видишь там маленький домик?

– Вижу. И что в нём такого? Разве это, простите, не туалет?

– Прости тебя господь! Какой туалет?! Это часовня – и не простая. Это отсюда всё просто так выглядит, как будто рядом: раз, два – и уже там. А теперь давай отойдём немного…

Они сделали буквально шагов двадцать, и их глазам открылось нечто и впрямь удивительное. Оказалось, что крохотная часовня держалась на огромной каменной глыбе, как бы прислонённой к краю обрыва. Но и этого было мало! Глыба, служившая основанием часовни, свободно, без всяких креплений лежала поверх другой, несколько большей, и, стоило Максиму охватить взглядом всю эту удивительную конструкцию, как у него вырвалось:

– Боже, что за дичь! Туда ж без специальной подготовки не попадешь! И потом – землетрясение! Как оно устояло? Дома на ровном месте складывались, как карточные, а здесь!..

Араик усмехнулся:

– Спрашивать легко, отвечать трудно. Что тебе сказать? Не знаю. Не знаю, зачем, и как устояло, не знаю. Вы учёные, вы объясняйте. Бог, может, хранил? Знаю только, что чудо притягивает новое чудо. Говорят, когда сильный ветер, она качается. Почему нет? Так и зовут…

Он запнулся.

– Слушай, как по-русски сказать? «Качели качаются» – а какие они, качели эти?

– Качающиеся, что ли?

– Вот-вот! Кача… ющи… Ай, трудный у вас язык!

– Ну да, армянский много легче! Один «Мкртч» чего стоит!

Они вновь рассмеялись. «Ну что, поехали, что ли?..»

Обратная дорога была нескорой. В городке, до которого тоже пришлось сделать приличный крюк, базар уже выдохся (вообще-то, об этом можно было догадаться и раньше), и потому пришлось объезжать один за другим окраинные дворы, где произрастала нужная Араику зелень, ещё не успевшая попасть на рынок. Старик неспешно выбирал, торговался. Где-то они разжидились бутылкой мацуна, в другом доме получили по блинчику лаваша с какой-то дьявольски наперчённой начинкой, и сохранённый благоразумием Араика мацун оказался истинным спасением. В конце концов потные, грязные и измотанные, с коляской, полной баклажанов и всевозможной зелени, они наконец добрались до родных палаток и затормозили прямо у выросшего в их отсутствие дощатого стола. Вокруг него хлопотали какие-то женщины. Они же занялись и коляской, так что наконец можно было умыться и хоть сколько-то отдохнуть.

Вскоре вернулись и ребята, и пошло:

– К чему там тебя приговорили?

– Видите ж, он на обеих – значит, без ампутации пока!

– «Спартак», Макс, слышь, снова выиграл – не иначе, ради тебя!

– Да еле вытянул, едва не…

– Всё лучше, чем…

– Если ты про «Арарат», то шёпотом: четыре банки в воротах!

– Может, им Витьку нашего ссудить: мы ж теперь тоже как бы армяне!

– Нет, если б с материалом всё время так было, мы бы отсюда на собственных «Жигулях»!..

– Ой, жрать хочу!..

Художник Артур Манукян

По счастью, к столу позвали тут же. Убранство его поражало. С одной стороны, трудно было понять, как в пору бедственной послеспитакской разрухи хозяева умудрились выставить такое фантастическое угощение, с другой – посуда, в которой помещались эти бесчисленные яства, и «приборы» для участников. Посуда-то как раз полностью соответствовала моменту, и в её разнокалиберности – кружки, миски эмалированные и алюминиевые, различных мастей стаканы вперемешку с неведомо как уцелевшими старинными бокалами, даже – полный бред! – двуцветный графин прошлого, а, может, и позапрошлого века. По-видимому, его выставили для красоты, поскольку в течение всего вечера никто к нему, кажется, и не притронулся.

Расселись быстро, безо всякого порядка, только одному, по-видимому, особенно уважаемому, старику хозяева почтительно предложили место во главе стола. Он же, как только утих начальный шум, произнёс первый тост:

– Друзья! Я обращаюсь ко всем вам: и к тем, с кем мы всю жизнь трудимся на этой благословенной земле, и к вам, наши молодые