От лапландцев ты, девица!

В лед и иней ты обута,

С белым инеем на платье,

Носишь с инеем котел ты,

С ледяной холодной ложкой,

Окропи водой холодной,

Набросай ты льду побольше

На места, где есть ожоги,

Где сжигало злое пламя».

Таким образом, в длинных стихах огонь заклинается всеми духами холода. В конце говорится:

Так кователь Ильмаринен

Исцелил свои ожоги,

От огня свои страданья,

И кузнец стал вновь здоровым,

Получил обратно силу,

Исцелившись от ожогов.

Не только второстепенные боги, каковы холод и огонь, подчинялись заклинаниям, но даже и сам Укко немедленно исполняет все, чего только хочет чародей.

Когда «веселый Лемминкайнен» задерживается в пути огненным потоком, протекающим по раскаленным каменным плитам, он поет:

«Укко, ты мой бог высокий,

Дорогой отец небесный!

Ты от севера дай тучу,

Дай от запада другую,

Третью ты пошли с востока,

Также с северо-востока,

И ударъ ты их краями,

Пустоту меж них наполни,

Пусть пойдет здесь снег саженный,

Снег с копье величиною,

На горящие каменья,

На пылающие глыбы»,

Укко, этот бог высокий,

Укко, тот отец небесный,

Дал от севера он тучу,

Дал от запада другую,

Третью тучу дал с востока,

Также с северо-востока,

Их ударил друг о друга,

Пустоту меж них наполнил.

Посылает снег с дубину,

В вышину копья снег сеет,

На горящие каменья,

На пылающие глыбы:

Озерцо из снега вышло,

А на нем катятся волны.

При своих заклинаниях финны часто принимаются за дело весьма основательно. Не ограничиваясь, подобно халдеям, одним описанием демонов, они обыкновенно объясняют все их происхождение; благодаря этому такие заклинания становятся очень растянутыми. Кто из читателей желает познакомиться с ними, может сам найти их в «Калевале», но мы слишком далеко зашли бы, если бы привели из них хотя бы небольшие выдержки.

Для финского чародея возможно нечто большее, чем простое заклинание духов; его слова имеют настоящую творческую силу, на что указывает множество отдельных мест; но и одного такого примера будет достаточно.

Когда Лемминкайнен прибыл в Похьолу, был принят там негостеприимно и попросил себе пива за плату. В песне говорится:

Тут хозяин на Похьоле

Разбесился, стал свирепым,

Обозлился, рассердился,

Колдовством прудочек сделал

На полу пред самым Кауко.

Говорит слова такие:

«Вот река, пей сколько хочешь,

Похлебай воды из пруда».

Мало думал Лемминкайнен,

Говорит слова такие:

«Не теленок я у бабы,

Я совсем не бык хвостатый,

Чтобы пить речную воду,

Чтоб лакать из лужи воду».

Сам он начал чародейство,

Приступил к волшебным песням:

На полу быка он сделал,

С золотыми бык рогами,

Этот выхлебал всю лужу,

С удовольствием всю воду.

Наверное, можно сказать, что такое творчество превосходит все, что было доступно другим народам. В сравнении с такой творческой силой многочисленные волшебные превращения, происходящие в «Калевале», кажутся сущими пустяками.

Когда Лемминкайнену понадобилось несколько овец, он следующим образом приступил к делу:

Сам в карман рукою лезет,

Ищет быстро в том мешочке,

Вынимает шерсть овечью,

Быстро трет ее в комочки,

Трет обеими руками,

Растирает между пальцев.

Только раз он в руки дует

И овен, из рук пускает,

Стадо целое ягняток.

Как ни велико было влияние христианства на ход мысли Средних веков, тем не менее оно, конечно, не могло сразу преобразовать общество и уничтожить результаты тысячелетнего развития. Только постепенно проникали в сознание народов основные идеи религии, которые вели за собой перемены в существующих социальных отношениях. Многие из древних понятий, нравов и обычаев (все, что до некоторой степени совместимо было с христианством) остались нетронутыми и получили только новое христианское обоснование. Выше мы уже видели, как католическая церковь относилась к суевериям того времени и для борьбы с демонами указывала средства, основанные на христианских воззрениях. Нравы и обычаи, допускавшие себе оправдание по основным положениям христианства, были сохранены и приспособлены к различным обстоятельствам. Так именно сохранились старые судебные обычаи, получившие благодаря новому толкованию известный религиозный отпечаток. Таким образом возникли так называемые суды Божии, или ордалии.

Одним из самых распространенных, а потому и наиболее известных обычаев было испытание железом; это был, без сомнения, древнеязыческий обычай, так как о нем упоминается уже в трагедиях Софокла. В Средние века он применялся почти повсеместно для самооправдания от тяжкого обвинения, как, например, в ведовстве.

Беккер так описывает этот обычай в своем знаменитом сочинении ««Die bezauberte Welt»: «Священник в полном облачении кладет на находящиеся на алтаре пылающие уголья железный болт, несколько раз перед тем окропленный святой водой, затем поет песнь, которую пели три отрока в огненной печи, дает обвиняемому в рот просфору, заклинает его и молится, чтобы Бог открыл или его вину, если раскаленное железо, вложенное в его руку, сожжет его, или же его невинность, если он останется невредим. Обвиняемый должен сделать девять шагов с железным болтом в руке, затем священник завязывает опаленную руку и запечатывает узел. Три дня спустя осматривали руку, которая должна была быть здорова и без всяких повреждений. В противном случае обвиняемый считался уличенным в своей вине».

Таким образом, здесь рассчитывали на непосредственное вмешательство самого Бога в пользу невинного. Та же самая мысль положена была в основание и других ордалий. Как известно, в языческое время у воинственных народов Северной Европы поединок был обычным средством для решения спора. Право сильнейшего было неоспоримо: тот, кто убивал своего противника, признавался правым. Этой формы решения некоторых споров в эпоху рыцарства придерживалось все благородное сословие, только несколько иначе мотивируя этот обычай, именно исходя из того положения, что Бог дарует победу и слабому, если он прав.

Третьей формой суда Божия было испытание водой, которое, как кажется, применялось только при процессах над ведьмами. Древние кельты, жившие по Рейну, желая узнать, законный ли ребенок или нет, сажали его голого на щит и пускали на реку. Если ребенок оставался на поверхности, то он был законным, если тонул, то на его мать смотрели как на женщину легкого поведения.