тишине. Весло из воды она достала. Ночь защищает её. Она думает, что спасена.

Повернув голову, Альма видит ещё фигуры, прямо перед собой. Всадники снова зашли в воду, подальше от берега. Они выстроились прямо на середине реки. Пирога плывёт на них. Альма даже не пытается сбежать. Она вытягивается внутри полого ствола. Кончено. Обеими руками она прижимает к себе весло, как меч.

Вдруг где-то слышится ржание, затем громкий всплеск и суета. Лёжа в пироге, Альма ничего не понимает. Она слышит сдавленные звуки, потом выстрел. И сильнее сжимает весло. Она ждёт удара. Но, не считая лёгких волн на воде, ничто не нарушило хода пироги.

Всё снова стихло.

Альма никогда не узнает, что её спасителем был крокодил весом в полтонны. Лошадь фулани повалилась в воду. Всадник сумел вытащить её из впившейся в бедро шестидесятизубой пасти. Он выстрелил. И вслед за ним все отступили обратно к берегу, освободив для Альмы путь.

Когда она выглядывает из пироги назад, ночь уже всё стёрла.

Вдали чуть поблёскивают огни Бусы. Река перед селением расширяется, течение здесь слабее. Сирим успела предупредить жителей. От дома к дому снуют тени. Вспыхивают факелы. Альма плывёт медленно. Её глаза блуждают в ночи. Она наблюдает затишье перед битвой, сигнальные вспышки на укреплениях. Слышит топот ног по земле. Она опускает весло, и оно волочится по воде.

Перед ней, посреди реки, стоит Дымка.

Вода доходит ей до шеи. Она смотрит, как Альма приближается.

– Дымка, – произносит та, заметив лошадь.

И на ходу хватается за кожаное кольцо. Лодка, влекомая течением, разворачивается кормой вперёд. Альма всё держится за Дымку, как за якорь. Пирога теперь бок о бок с лошадью.

– Мы встретимся, когда всё закончится, – шепчет она ей в ухо.

Преодолевая сопротивление, вода течёт под дно пироги и поёт. Альма обхватывает рукой шею Дымки.

– Альма! Это ты?

Сирим стоит у самой воды. Ища сбежавшую Дымку, она зашла на песчаную косу. Река здесь глубокая. Сирим не может подойти к ним ближе.

– Сирим! – отзывается Альма.

Она смотрит на подругу и не может отпустить лошадь. Течение всё пытается вырвать у неё пирогу.

– Я вернусь с Ламом, – говорит Альма. – Мы ещё встретимся.

Наконец она выпускает кожаное кольцо и даёт потоку себя нести. В темноте она становится всё меньше.

Дымка не двинулась.

Сирим ныряет и плывёт к ней.

– Дымка…

Она забирается ей на спину, крепко сжимает ногами бока, гладит по щеке. Сирим говорит с ней. Вдвоём они в последний раз ищут взглядом Альму вдали. Но той уже нет.

– Пойдём.

Лошадь колеблется, шагает в сторону раз, затем, взрезая воду грудью, скачет к огням Бусы.

Они удаляются навстречу ждущим их битвам.

Альма уже на быстрине. Она гребёт, лавируя между чёрных скал. Всюду брызги, которые стайка крохотных зелёных птиц рассеивает в воздухе крылышками: они трепещут до того быстро, будто их нет вовсе.

Если подняться над водоворотами выше птиц и самых высоких деревьев – так, что захватит дух, – станет видно, что нитка реки вьётся впереди Альмы почти на тысячу километров. Но только поднявшись ещё выше, выше самого времени, мы обнаружим, как однажды, спустя много дней, маленькая пирога проскользит по неподвижным водам к морю.

25. Словно мираж

С берега видно, как с каждым пушечным залпом «Нежную Амелию» заволакивает дым, а через две секунды раздаётся грохот. Капитан Гардель приказал бросить якорь. Громом пушек он сообщает о своём прибытии.

Жозеф Март сидит на верху фок-мачты и разглядывает селение, растянувшееся по обе стороны от белоснежного форта. К угловатой громаде форта поднимается широкая лестница, над башней угадывается флаг с цветными полосами.

Форт Шама построили португальцы, но уже больше века он принадлежит голландцам. И четыре шхуны, покачивающиеся в заливе рядом с французским кораблём, прибыли как раз из Амстердама. По всему африканскому побережью европейцы держат десятки таких укреплений, которые соперничают за контроль над торговлей невольниками.

На мачте Жозеф Март привязывает последний слаблинь, плотно притягивая парус к рее, затем, как канатоходец, пробегает по ней несколько шагов и слезает вниз по пеньковым выбленкам на вантах.

Гардель, вне себя, кричит, чтобы спущенную Вожеландом шлюпку втаскивали обратно.

– Мы не спустимся на берег, капитан?

– А вы поглядите, что к нам идёт!

Две длинные пироги отчалили от пляжа и готовятся пересечь волну, нарастающую где-то на пушечный выстрел от корабля.

На сотни километров вокруг берег защищает бор – опасная волна, которая встаёт стеной и опадает в считаных метрах от берега. Чтобы пересечь такую, нужно её приручить, нужно родиться на дне пироги или искать в ней смерти. Гардель знает, что у Шамы бор не такой страшный, как в других местах, но не желает рисковать ни капли.

Пироги, толкаемые вперёд десятком вёсел и маленькими жёлтыми парусами, перевалились через волну. Теперь они идут прямо к «Нежной Амелии». Авель Простак с завистью смотрит на спускающегося по вантам Жозефа. Тот спрыгивает на палубу и, улыбаясь, обнимает его за плечи:

– Я тут ни при чём, клянусь тебе!

Жозефа назначили в число тех, кто сойдёт на землю. Он не имеет ни малейшего понятия, с чего капитан решил оказать ему эту милость. Они отправятся на приветственный обед, который власти форта устраивают для офицеров их судна. На нём должны обсудить, как идёт торговля невольниками в здешних землях, и назначить все торги на ближайшие дни.

Будь его воля, Жозеф охотно отправил бы на берег Авеля, как тот и мечтает. Самому Жозефу лучше быть на борту. Он не хочет оставлять без присмотра большую каюту. Он по-прежнему уверен, что золото, которое он ищет с самого Лиссабона, спрятано в двух запертых на замок ящиках под капитанской койкой.

– Принесёшь мне немножко земли в кармане? – спрашивает Простак.

Жозеф улыбается снова. И как угораздило этого большого ребёнка попасть на такой корабль? Здесь ему явно не место, как и тем несчастным больным поросятам, которых несколько дней назад волна слизнула прямо с палубы. Как и им, Авелю, возможно, было бы лучше в морской пучине.

Оба матроса не догадываются, что в этот самый миг по ним проходится идеальный круг подзорной трубы.

Губернатор форта расположился на крепостной стене. Он пристально осматривает каждого матроса и каждый дюйм корабля. На нём рубашка с жабо и белый парик, он насвистывает какой-то оперный мотив, а рядом стоят две фляжки спиртного. Он отмечает, что на палубе порядок, тросы аккуратно скручены. Задерживается на лице Амелии, вытесанном на носу судна и в последние дни заново выкрашенном в жёлтый.