Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Знаешь, Альберт, — я тебя люблю. — Майра подошла и села Альберту на колени. — Ты такой обидчивый. Я тебя не жалею, Альберт, я тебя люблю.
Она его поцеловала.
— И я тебя люблю, малышка, — сказал Альберт.
— Больше, чем любую другую?
— Больше, чем всех других!
Они опять поцеловались. То был до ужаса долгий поцелуй. В смысле — до ужаса долгий для Луи, который просто сидел со стаканом. Затем поднял руку и дотронулся до шишки над левым глазом. Тут ему немного скрутило кишки, он ушел в ванную и долго, медленно срал.
А когда вернулся, Майра и Альберт стояли посреди комнаты и целовались. Луи сел, взял бутылку Майры и стал смотреть. Верхние руки Альберта держали Майру в объятиях, а нижние задирали ей платье на талии и пробирались в трусики. Когда трусики с нее спали, Луи еще раз хлебнул из бутылки, поставил ее на пол, встал, добрел до двери и вышел вон.
В «Красном павлине» Луи уселся на любимый табурет. Подошел бармен.
— Ну, Луи, и как свиданка?
— Свиданка?
— С дамочкой.
— С дамочкой?
— Вы же вместе уходили, мужик. Ты ее это?
— Да нет, не совсем…
— Что не так?
— Что не так?
— Да, что у вас пошло не так?
— Дай-ка мне «кислого виски», Билли. Билли отошел смешивать. Потом принес Луи.
Никто ничего не сказал. Билли ушел к другому концу стойки и остался там. Луи взялся за стакан и сразу же влил в себя половину. Хороший напиток. Закурил, держа сигарету в одной руке. Стакан он держал в другой. Внутрь с улицы через дверь светило солнце. Смога не было. Славный будет денек. Гораздо лучше вчерашнего.
Генри взял подушку, затолкал себе под спину и стал ждать. С тостом, джемом и кофе вошла Луиз. Тост был уже намазан маслом.
— Точно не хочешь яиц всмятку? — спросила она.
— Не, нормально. И так сойдет.
— Тебе съесть бы парочку.
— Ну хорошо.
Луиз вышла из спальни. Он уже вставал, в ванную ходил и видел, что его одежда развешена. Лита бы такого ни за что не сделала. А с Луиз и ебаться хорошо. Детей нет. Ему очень нравилось, как она все делает — мягко, тщательно. Лита же всегда набрасывалась — одни острые углы. Когда Луиз вернулась с яйцами, он спросил:
— Что такое?
— «Что такое» что?
— Ты их даже почистила. В смысле, чего ж муж с тобой развелся?
— Ой, погоди, — сказала она. — Кофе сбегает! — И выскочила из комнаты.
С ней можно классику слушать. Она играла на пианино. У нее были книжки: «Варварское божество» Альвареса[27]; «Жизнь Пикассо»; Э. Б. Уайт; э. э. каммингс; Т. С. Элиот; Паунд, Ибсен и т. д. и т. п. Даже девять его книжек. Может, как раз это и подкупало.
Луиз вернулась и тоже устроилась на кровати, поставив тарелку себе на колени.
— А у тебя что не так с семейной жизнью?
— С которой? У меня их было пять.
— С последней. Лита.
— А Ну, если она не шевелилась, ей казалось, что ничего и не происходит. Ей нравилось танцевать, вечеринки, у нее вся жизнь вертелась вокруг танцев и вечеринок. Ей нравилось, как она это называла, «улетать». Это значило — мужчины. Утверждала, что я ее «улеты» ограничиваю. Говорила, что я ревнивый.
— А ты ее ограничивал?
— Наверное, хотя старался не ограничивать. На последней вечеринке пошел с пивом на задний двор, чтоб ей не мешать. Полный дом мужиков, а она визжит на всю округу: «Йииихоо! Йии Хоо! Йии Хоо!» Видимо, все деревенские девчонки так.
— Сам бы пошел танцевать.
— Наверное, стоило б. Иногда танцевал. Только они проигрыватель на такую громкость включают, что вышибает все мысли из башки. Я ушел во двор. Потом вернулся за пивом, а под лестницей, смотрю, с нею какой-то парень целуется. Я вышел, чтоб закончили, а потом опять за пивом вернулся. Там было темно, только мне все равно показалось, что я одного своего друга узнал, и потом я у него спросил, что это он там под лестницей делал.
— Она тебя любила?
— Говорила, что да.
— Знаешь, целоваться и танцевать не так уж и плохо.
— Пожалуй. Но ты б ее видела. Она танцевала так, словно в жертву себя предлагала. Напрашивалась на изнасилование. Очень действенно. Мужики такое просто обожают. Ей было тридцать три, двое детей.
— Она просто не думала, что ты затворник. У всех мужчин разные натуры.
— О моей натуре она никогда не задумывалась. Я же говорю, если она не шевелилась, не вертелась постоянно, ничего и не происходило — так она думала. Ей было скучно. «Ой, это — тоска, то — скучища. Завтракать с тобой — тоска. Смотреть, как ты пишешь, — тоска. Мне нужна драка».
— Да и это нормально.
— Наверное. Только знаешь, скучно бывает только скучным людям. Им нужно все время себя подстегивать, чтобы ощутить какую-то жизнь.
— Вот ты, к примеру, пьешь, да?
— Да, я пью. Я тоже не могу смотреть жизни в глаза.
— И проблемы с ней были только в этом?
— Нет, она была нимфоманка, только сама этого не знала. Утверждала, что сексуально я ее удовлетворяю, но вот сомневаюсь, что я удовлетворял ее духовную нимфоманию. До нее я только с одной нимфой жил. Нет, у нее были и хорошие качества, но вот нимфомания обескураживала. И меня, и моих друзей. Они меня отводили в сторону и говорили: «Да что это с ней, блядь, такое?» А я отвечал: «Ничего, она ж сельская девчонка».
— А она сельская?
— Да. Но обескураживало другое.
— Еще тоста?
— Не, нормально.
— Что обескураживало?
— Ее поведение. Если в комнате с нами был какой-нибудь мужчина, она к нему подсаживалась как можно ближе. Если он нагибался загасить окурок в пепельнице на полу, она с ним вместе нагибалась. Потом он голову повернет куда-нибудь посмотреть — и она то же самое делает.
— Совпадение?
— Я тоже так думал. Но слишком уж часто. Мужик встанет по комнате пройтись — она с ним идет. Он обратно — и она не отстает. Все время, слишком много случаев, и, говорю же, очень обескураживало меня и моих друзей. Но вряд ли она сознавала, как себя ведет, — это у нее было подсознательное.
— Когда я была маленькой, у нас по соседству жила одна женщина с дочерью пятнадцати лет. Дочь была совершенно неподконтрольна. Мать ее за хлебом пошлет, а та возвращается с хлебом через восемь часов — и успела поебаться с шестерыми.