– Разумеется. Валяй просматривай, что там накопилось на всех камерах города, тебя это надолго займет.

Затянувшись до упора крошечным остатком сигареты, Маньян отошел и щелчком отправил окурок точнехонько под заднее колесо машины комиссара.

– Не провожай меня, выберусь сам. И мы в любом случае увидимся на набережной Орфевр. Но тебе не стоит беспокоиться: это дело останется между нами. Я разгрузил Леблона, думаю, он через несколько дней переключится на ваше дело. Менее всего мне хотелось бы, чтобы мои предположения пошатнули твою и без того… как бы это сказать… неоднозначную репутацию.

В тишине шаги Маньяна по бетонному полу гулом отдавались в ушах. Шарко просидел не шевелясь довольно долго… ощущение было такое, будто его хорошенько двинули в солнечное сплетение.

Была среда, и, как всегда по средам, он отправился на кладбище к жене и дочери, но избавиться от мыслей о том, что произошло в гараже, не удалось и там.

А полчаса спустя он уже сидел с Жаком Леваллуа в двух шагах от набережной Орфевр – за столиком кафе на углу бульвара Пале и набережной Марше-Нёф. В такое время дня жизнь здесь обычно бурлит, бурлила и сейчас: пешеходы, автомобили, орды мотоциклов – люди шли и ехали на работу. Завсегдатаем этого места молодой лейтенант полиции стал еще до поступления на службу, и сейчас он, одетый в легкую бежевую куртку, устроившись на террасе, задумчиво размешивал сахар в чашке кофе и глядел на проплывавшие баржи. Его мощный скутер на 250 кубов с двумя передними колесами был припаркован у тротуара. Шарко тоже заказал кофе и сел лицом к напарнику, как-то странно на него посмотревшему.

– Слушай, где ты выкопал этот костюм? – спросил Жак, наглядевшись. – Тебе не кажется, что он тебе великоват?

Шарко не ответил, он глаз не сводил с полицейских машин, подъезжавших к зданию Дворца юстиции. Полицейские в мундирах, судьи в мантиях, подозреваемые в наручниках… Бесконечное кружение, тонны дел, находящихся в производстве, таких, которые еще только предстоит рассматривать, и таких, которые пора сдавать в архив. Тюрьмы набиты под завязку, преступность постоянно растет, а сами преступления становятся все более жестокими. Но где решение? Шарко пришел в себя, заметив перед глазами ладонь Леваллуа, привставшего и наклонившегося над столиком.

– Ты, похоже, не в форме, Шарко: восемь утра, а ты уже спишь на ходу! Робийяр сказал, что ты заходил к нему вчера вечером и тоже запрашивал список заключенных, особенно интересуясь теми, кто в конце. Достойное занятие для выходного дня!

Одним глотком Шарко осушил полчашки кофе: надо запустить внутренние механизмы, любой ценой раскочегарить топку.

– Мне надо знать, что было нужно от арестантов нашей жертве. Ладно, давай-ка рассказывай, что у нас нового по делу Лутц.

– Что нового… Наши компьютерщики, обследовав все машины центра, не обнаружили ничего интересного, зато из компа Лутц им удалось вытащить текст ее диссертации. Файл рассыпался на фрагменты по всему диску, но в результате все было собрано, ничего не потерялось: слава богу, убийца не догадался дефрагментировать диск. Полная копия документа уже отправлена Клементине Жаспар.

– Отлично. А сам-то ты успел просмотреть документ?

– Где там, разве что бегло: там больше пятисот страниц да еще с какими-то графиками и совершенно непонятными разглагольствованиями на биологические темы. У меня сегодня свидание с Жаспар, надеюсь, она расскажет, в чем суть работы: у нее эти материалы уже с середины вчерашнего дня.

– Ты научился делегировать полномочия, это хорошо. И – я по глазам вижу – сказал еще не все.

Перед улыбкой Леваллуа не устояла бы ни одна женщина, и Шарко подумал: интересно, что за жена у этого парня? Есть ли у него дети? Чем он увлекается, как проводит свободное время? Куда ездит отдыхать? Комиссар ни о чем не спрашивал своего молодого напарника, ему уже не хотелось новых привязанностей, чем меньше знаешь – тем лучше.

А молодой напарник, пробежав глазами записи в блокноте, заговорил снова:

– Окружение Евы Лутц… Информации совсем немного. Соседи не замечали ничего странного или необычного. Жертва, как легко догадаться, была незамужняя, да и с друзьями довольно давно не общалась, – в общем, уже с год, как Ева полностью отрезала себя от мира ради работы. Научный руководитель Лутц не открыл нам ничего нового. Больше того: профессор чуть в обморок не упал, услыхав о путешествиях Лутц в Америку: она ему и словом об этом не обмолвилась. Что же до родителей… ну, тут ты сам понимаешь. Отец с матерью совершенно убиты, ничего не понимают. Ева была их единственной дочерью.

Шарко печально вздохнул:

– Да, они потеряли все и вряд ли скоро придут в себя. А родителям-то было хоть что-нибудь известно о ее путешествиях?

– Нет. Они виделись с Евой раз или два в месяц, да и то совсем не подолгу. Налетала и улетала – как вихрь. Лутц гуляла, как говорится, сама по себе, была весьма независимой. А благодаря родителям у нее был очень приличный счет в банке, и она многое могла себе позволить.

Леваллуа снова заглянул в блокнот.

– Что касается тюрем, то раз ты виделся с Робийяром, ты уже знаешь…

– Да. Лутц интересовалась только жестокими убийствами, все преступники, о которых она расспрашивала, были молоды, крепко скроены, в «анамнезе» каждого – детоубийство, все орудовали ножом, мотивы для убийства у всех более чем шаткие. Вопросы она задавала однотипные: был данный преступник левшой, была ли леворукость наследственной, переучивали ли его, ну и так далее.

– И она пыталась выяснить, влияла ли как-то леворукость на жизнь преступников, на их поступки… И всякий раз просила, чтобы ей дали фотографии этих заключенных – лица крупным планом. Говорила, что снимки нужны ей для научной работы. Только странно: мы же не нашли никаких таких снимков, верно? Скорее всего, их украл убийца Евы Лутц.

– А что говорит биологическая экспертиза?

Глаза Леваллуа вдруг загорелись.

– О-о, тут интересно! Эксперт позвонил мне вчера вечером, почти ночью, и сказал, что в ране нашелся обломок зубной эмали. И анализ ДНК подтвердил, что речь идет о зубах обычного шимпанзе.

Леваллуа взял бумажную салфетку и что-то на ней написал.

– Любишь загадки? – спросил он.

– Только не с утра, – ответил комиссар, взял протянутую ему салфетку и удивленно спросил: – Две тысячи? Что это значит?

– Это возраст обломка эмали.

Шарко, который собирался допить кофе, замер, потом поставил чашку.

– Ты хочешь сказать, что…

– Угу. Ископаемое, окаменелость. Возможно, убийца проник в Центр приматологии, имея с собой обезьяний череп двухтысячелетней давности, убил Еву Лутц, ударив ее по голове пресс-папье, после чего попросту приложил челюсти древнего примата к ее щеке и с силой сжал эти челюсти. Подтверждается версия еще и тем, что эксперты не обнаружили ни на теле, ни в крови жертвы даже признаков слюны животного.