Я еще раз перечитала письмо. Мое раздражение росло. Сестра была права: он кретин. Я не могла обвинять Валентину в том, что она брала деньги, — ведь отец практически сам пихал их ей в руки.

Потом я обратила внимание на комод. Там царил такой же хаос. Перебрала целую груду нижнего белья, верхней одежды, липких оберток от конфет, флакончиков с лосьонами и дешевыми духами. В одном из ящиков нашла записку: «До встречи в субботу. С любовью Эрик». Рядом с запиской в панталоны спрятан недоеденный бутерброд с серой свернувшейся корочкой и непристойно выглядывавшим темно-розовым ломтиком засохшей ветчины.

В этот момент я услышала, как подъехала машина. Мгновенно выскочила из комнаты Валентины и шмыгнула в Станиславову. Раньше эта комната была моей, и я хранила в гардеробе некоторые вещи, так что у меня был предлог для того, чтобы туда зайти. Станислав оказался аккуратнее Валентины. Вскоре я поняла, что он поклонник Кайли Миноуг и «Бойзоун»[9]. Вся комната этого «музыкального гения» была забита кассетами «Бойзоун»! На столе у окна лежали несколько учебников и блокнот… Он писал письмо на украинском языке. «Любий татку…»

Потом я услыхала два новых голоса — не Майка и отца, а Валентины и Станислава, они разговаривали на кухне. Тихо закрыла за собой дверь Станиславовой комнаты и на цыпочках спустилась вниз. Валентина помешивала какие-то деликатесные полуфабрикаты, бурлившие на плите. На рашпере уже дымились две сморщенные сосиски.

— Привет, Валентина! Привет, Станислав! — (Я немного запуталась в правилах этикета: как необходимо разговаривать с женщиной, бьющей вашего отца, если вы только что провели обыск в ее комнате? Я выбрала стиль английской вежливой беседы.) — Много работы?

— У меня всегда багато роботы. Дуже багато роботы, — сердито ответила Валентина. Я заметила, что она растолстела. Живот раздулся, как воздушный шар, а щеки стали пухлыми и натянутыми. Станислав же похудел. Отец стоял в дверях, ободренный присутствием Майка.

— Сосиски горять, Валентина, — сказал он.

— Це не для тебе, заткни пасть! — Она швырнула в него мокрым кухонным полотенцем.

Потом шлепнула разогретые полуфабрикаты на тарелку, нашинковала ножом, попутно выдавив их неопределенное содержимое, рядом плюхнула сосиски, плеснула сверху немного кетчупа и поковыляла наверх — в спальню. Станислав молча пошел за ней.

Но перо оказалось сильнее кухонного полотенца, и отец взял реванш в творчестве.

Еще никогда мирные технологии в форме трактора не превращались в такое жестокое орудие войны, как танк «Валентин». Этот танк был разработан британцами, но производился в Канаде, где работало много украинских инженеров, имевших опыт в производстве тракторов. Танк «Валентин» был назван в честь святого Валентина, в день которого впервые появился на свет в 1938 году. Однако в нем не было ничего красивого. Тяжелый и неповоротливый, с устаревшей коробкой передач, он тем не менее превратился в настоящую машину смерти.

— Фу! — воскликнула Вера, когда я рассказала ей про бутерброд с ветчиной. — Впрочем, чего еще можно было ожидать от этой неряхи?

Я не могла передать на словах запах. Но я рассказала о вате.

— Какой кошмар! В маминой спальне! Ты больше ничего не нашла? Какой-нибудь бумаги от юриста о ее иммиграционном статусе или какого-нибудь совета насчет развода?

— Ничего. Возможно, она хранит их на работе. Дома — никаких следов.

— Наверное, прячет. Ну разумеется! Чего еще ждать от этой закоренелой преступницы?

— Послушай, Вера. Еще я заглянула в комнату Станислава. Угадай, что я там нашла.

— Понятия не имею. Наркотики? Фальшивые деньги?

— Не говори глупостей. Нет, я нашла письмо. Он пишет папе в Тернополь, что ему здесь очень плохо. Он хочет домой.

Валентина, конечно же, узнала, что на самом деле выражение «анде дурес» означает «под принуждением». Ей это сообщил Станислав. В тот же день она получила еще и письмо из иммиграционной службы, где говорилось, что ей повторно отказано в апелляции.

Валентина приперла отца к стенке, когда он выходил из туалета, согнувшись и возясь с ширинкой.

— Ты, здохляка! — заверещала она. — Я покажу тебе «дурес»!

На ней были желтые резиновые перчатки, а в руках — кухонное полотенце, мокрое после мытья посуды, которым она принялась лупить отца.

— Никчемный ты козел з высохшими мозгами и з высохшим батогом! — Шлеп-шлеп. — Высохший кусок старого козлиного гамна!

Она стегала его по ногам и по рукам, которые отец вытягивал для защиты или в мольбе. Он пятился назад и, наконец, оказался прижатым к кухонной раковине. За ее плечом отец заметил кипевшую на плите кастрюлю с картошкой.

— Тварь ты ползуча! Роздавлю гада! — Шлеп-шлеп. Его очки запотели от пара из кастрюли, и он почувствовал слабый запах горелого. — «Ду-рес»! «Ду-рес»! Я тебе покажу «ду-рес»! — Осмелев, она принялась хлестать его по лицу. Шлеп-шлеп. Кончик полотенца задел переносицу, и очки слетели на пол.

— Валечка, будь ласка…

— Кусок старой кистки, яку собака погрызла та й выплюнула! Тьпху!

Она колола его под ребра желтым резиновым пальцем.

— И як ты ище до сих пор не здох? Ты ж уже давно должен був лежать из Людмилой у могиле!

Он задрожал всем телом и почувствовал привычное шевеление в кишечнике. Отец боялся обделаться. В воздухе распространялся запах горелой картошки.

— Будь ласка, Валечка, мила моя, голубонька… — Она зажала его, тыкая и шлепая желтыми пальцами. Кастрюля с картошкой уже начала дымиться.

— Скоро ты вже вернешься на свое место! Под землю! Под прынуждением! Анде ду-рес! Ха-ха!

Его спасла миссис Задчук, позвонившая в этот момент в дверь. Она вошла и, правильно оценив ситуацию, взяла подругу за руку своей пухлой ладонью:

— Пошли, Валя. Оставь етого никчемного жлоба й орального маньяка. Пошли. Прогуляемся по магазинам.

Как только Дерьмовая Машина исчезла за углом, отец убрал с огня подгоревшую картошку и приковылял в ванную — освободить кишечник. Потом позвонил мне. Он говорил пронзительно, задыхаясь:

— Я думав, она меня убье, Надя.

— Она действительно это сказала, насчет возвращения на кладбище?

— По-руському. Усе говорила по-руському.

— Папа, язык не имеет значения…

— Не, наоборот, язык — ето крайне важно. У языку заключены не токо мысли, но й культурни ценности…

— Послушай, папа. Пожалуйста, послушай меня. — Он продолжал нести околесицу о различиях между русским и украинским языками, а я целиком сосредоточилась на Валентине. — Послушай меня хоть пару минут. Хоть тебе и туго пришлось, но это хорошая новость: она не получила разрешения на проживание. Это означает, что в скором времени ее, возможно, депортируют. Если б мы только знали, сколько еще ждать… Ну а пока, если боишься оставаться с ней в доме, можешь пожить у нас с Майком. — Я знала, что он согласится на переезд, только если окажется в безвыходном положении: отец страшно не любил нарушать заведенный порядок. Ни разу не ночевал ни у сестры, ни у меня.