– Почему?

– Потому что они ничего не понимают… – прошептала Ника и добавила с какой-то недетской печалью: – Как и ты…

– Но я попробую понять, – пообещала я и толкнула дверь.

…В квартире витал застоявшийся запах еды и табака. Весна (для себя я решила называть ее пока что так) и рыжая женщина, Зоя, которая осталась помогать, сносили в кухню посуду. Увидев нас, Весна радостно сказала:

– Наконец-то! – И обратилась ко мне: – У нас просьба: пусть Вера сегодня поспит в вашей комнате, я поставлю раскладушку. А то она, – Весна кивнула на рыжую Зою, – опоздала на свою электричку. Не возражаете?

Конечно, я не возражала, а Ника радостно кивнула в ответ, заговорщически подмигнув мне.

– Тогда быстро умываться – и в кроватку! – скомандовала женщина.

Я поймала себя на мысли, что восприняла команду так же, как и Ника, – чуть не бросилась в ванную наперегонки.

– Но, – заметила я, – девочка не ужинала…

– Точно! – спохватилась Весна. – Пошли, Верочка, я тебе дам салата. Только тихо – папа спит.

Я пошла в комнату. Через какое-то время, пока девочка ела и умывалась, в дверь постучала Зоя, внесла раскладушку, начала застилать ее энергичными движениями.

Я внимательно следила за ней. Она была полной, с широкой спиной и массивными бедрами, икры ног похожи на перевернутые пивные бутылки, волосы густые и, видимо, жесткие, как проволока. От нее веяло силой и здоровьем.

Заметив мой взгляд, она обернулась:

– Лиля сказала, что вы сняли комнату на несколько дней…

Я устало кивнула.

День выдался слишком долгим, а впечатления от него – как два неподъемных чемодана, которые я никак не могла поставить на землю. Несмотря на это, они продолжали накапливаться.

Я смотрела на эту бойкую девицу и пыталась вспомнить: не с ней ли связана вся дальнейшая маленькая трагедия нашей семьи?

– Что вы на меня так смотрите? – спросила Зоя, поправляя простынь.

– У вас красивый цвет волос… – сказала я.

– Это хна! – радостно сообщила Зоя. – Иранская хна! Прекрасное средство, чтобы сделать волосы ярче.

– А вы часто здесь ночуете? – забросила удочку я.

– Часто. Я живу в пригороде, и, когда задерживаюсь, Лиля с Вадиком оставляют меня здесь. Они мне как родные.

«Еще посмотрим, – подумала я, – кто кому тут родня!»

– Ну вот, кажется, все, – сказала женщина, расправляя одеяло. – Вы уж извините за временное неудобство.

«О! Как я тебя скоро “извиню”, – мысленно усмехнулась я, – мало не покажется!» Но, несмотря на это, вежливо кивнула и пожелала доброй ночи. Зоя ушла, играя ягодицами.

Я залезла под одеяло и стала ждать Нику. Из ванной еле слышно звучал ее смех и плеск воды. Потом все стихло.

Скорее всего, это у меня просто отключился слух. Я уже ни на что не могла реагировать и закрыла глаза.

Уснула мгновенно. Даже не слышала, как легла Ника.

Но день (а точнее, уже ночь) на этом не закончился.

Это только кажется, что усталость вызывает крепкий сон. На самом деле мой сон длился не больше чем полчаса. Проснулась я так же легко, как и уснула.

Открыла глаза и уставилась взглядом в странные сплетения теней на потолке. Захотелось поднять руку, вытянуть палец и поводить им в воздухе, как карандашом, повторяя этот замысловатый узор. Стоило мне так подумать, как я увидела, что это уже делает девочка на раскладушке. Ее вытянутая вверх рука светилась, как фосфорная, а тоненький указательный пальчик выводил в воздухе сложные вензеля…

– Ника, – прошептала я, – почему ты не спишь?

– Я рисую, – также шепотом ответила девочка. – Видишь, мой палец светится?

– Это от лунного света, – сказала я. – Надо повесить на окно шторы.

– Не надо. Тогда узоры исчезнут.

– Но из-за этого света ты не спишь. А дети должны хорошо спать, ведь во сне они растут! – пояснила я.

– Пускай себе растут, – сказала Ника. – Если я завешу луну шторами, она обидится и больше не придет.

Ну да, как я могла забыть – мы же дружим с луной! Я грустно улыбнулась.

– Ника! – снова шепотом позвала я. – А ты обещала рассказать мне о своем друге. Можешь сделать это сейчас?

Я боялась, что девочка не захочет ничего говорить. Но она повернулась ко мне. Ее поднятое над подушкой лицо засветилось, как нарисованное.

– Могу, – доверчиво сказала она. – Но для этого нужно сначала кое-что показать.

Я притаилась, чтобы опять не напугать ее своими взрослыми подозрениями.

– Что ты хочешь показать?

– Сейчас, подожди!

Она тихо соскользнула с раскладушки, на цыпочках прошла в угол комнаты, где стояла этажерка с книгами. Прошлась пальчиками по книгам, вслепую нащупывая нужную.

Я напряженно следила за ее движениями: что она там ищет? Девочка взяла из неровного ряда одну книгу, полистала ее и вытащила оттуда прямоугольную картонку.

Быстрыми шагами босых ног просеменила к моей кровати.

Устроилась рядом, сбросила с подушки Дымку, которая, кстати, прекрасно расположилась там на ночлег, и сунула мне в руки прямоугольный кусок картона. Я поднесла его к лунному свету.

Это оказалось тем, что с полвека тому назад называли дагерротипом: на плотном картоне было изображение какого-то семейства. Значит, это снимок. Он был покрыт зеленоватой патиной времени, но чувствовалось, что карточка сделана старательно, на века: картон не гнулся и не ломался. В углу выведен вензель «Мастерская И. Сиренко». Фотография была достаточно четкая, кое-где аккуратно подрисована и подретуширована.

Трогательное семейное фото начала века: отец, мать и девочка лет десяти. Отец, как положено, сидит в кресле, сзади стоит мать, положив руку ему на плечо, девочка немного выступает вперед. Все одеты так, словно собрались в церковь. Наверное, так оно и было – зашли сфотографироваться после какого-то праздника. На отце – длинный пиджак без воротника, из-под которого виднеется узор рубашки-вышиванки, штаны заправлены в высокие и начищенные до блеска сапоги. Голова побрита, над губой – густые подкрученные усы.

На женщине нарядная рубашка, несколько ниток бус, на голове – платок, закрученный затейливым тюрбаном, широкий пояс в несколько слоев плотно обхватывает тонкую талию, из-под толстой тканой клетчатой юбки-плахты выглядывает край кружевной рубашки.

Девочка одета так же. Только бус меньше, а немного растрепанные косы свободно спадают до самой талии. Ее рука лежит на колене отца. Лица всей троицы напряженные, торжественные и какие-то нездешние – таких сейчас днем с огнем не сыщешь.

Я погладила фотографию ладонью. Она была гладкой, без единой царапины. Вот умели же делать! Давно нет на свете этих людей, а снимок остался почти таким же, как был.