Отто, придя, подтвердил: да, неладно. Старых моряков увезли в закрытых повозках среди ночи. Сопровождала их особая стража — отряд помощников городского палача, которых имелось более двадцати человек. И не потому магистрат платил жалование такой ораве, что преступлений совершалось множество, а просто в их обязанности входил и вывоз всякого мусора, включая самый вонючий. Это было дурным знаком — значит, все-таки зараза…

— И что — молча позволили себя увезти? — спросил Георг.

— Сдается мне, уж до того были больны, что и голоса поднять не могли, — ответил Вильгельм Отто. — А вот кое-что проделали. Я как раз вышел на угол поглядеть, как повозки отходят, так из последней вылетел перстень и — звяк!

— Какой перстень?! — прямо зарычал дядюшка Сармо.

— Серебряный. Я его руками брать-то побоялся, а на палку поддел и в щели схоронил. Мало ли, какая зараза? Вот выяснится, что…

— Веди, показывай! — хором закричали Георг и дядюшка Сарво.

Щель была между серым камнем амбарного фундамента и пурпурно-синим камнем брусчатки, которую магистрат закупил чуть ли не в Свенске. Послали Ганса за палочкой, с трудом выковыряли перстень, и дядюшка Сарво, разглядев его, сказал прямо:

— Сынок, дело неладно. Знаешь, что это?

— Нет, не знаю, — честно признался Георг.

— Это когда «Северную деву» выкинуло на Эрхольм, парни, что там две недели просидели, получая в день полкружки пресной воды и две галеты, как-то ненароком спасли сундук с золотой посудой. Арматором «Северной девы» был отец Абеля Цумзее, Гильберт Цумзее, тот еще пройдоха. Но он парней отблагодарил и всем, кто уцелел, подарил, кроме денег, еще серебряные перстни. Нарочно, чтобы помнили, на них велел носовую куклу «Северной девы» изобразить — ну так вот она. Матти как раз был на Эрхольме. У него и у Анса Ансена были такие перстни… нет, вру, еще Петер Шпее — Петер-толстяк, помнишь, он еще спьяну забрел на «Морского ангела» вместо «Доротеи» и потащился не в Вердинген, где его ждала невеста, а на юг, в Порту-Периш… — дядюшка Сарво задумался, вспоминая. — Впрочем, он и в Порту-Периш на ком-то чуть не женился… Вот он тоже носил такой перстень, а получил его от брата. Брата сожрала гнилая горячка на обратной дороге из Норскеншира… должна же быть хоть какая-то память…

Старый боцман загрустил было, но опомнился.

— Давно это было, сынок. Еще твой батюшка был в небесах безгрешной душенькой и приглядывался, в какое бабье чрево вселиться…

Георг с любопытством разглядывал толстый серебряный перстень, надетый на палочку. Узнать в причудливой загогулине женскую фигуру было мудрено. Он не сразу вспомнил, что «северными девами» в Абенау называют хвостатых сирен, а рисуют их так, что задранный раздвоенный хвост торчит у «девы» за спиной, образуя над плечами нечто вроде крылышек. Но дядюшка Сарво был прав — такой перстень уж ни с чем не спутаешь.

— Если так, то дядюшка Матти с этим сокровищем добровольно бы не расстался, — сказал Георг. — Он ведь даже не носил перстень, а где-то прятал.

— Поди поноси, когда пальцы распухли и стали хуже клешней, — возразил старый боцман. — У него эта болезнь завелась от сырости. Анс свой перстень тоже не носил, тоже прятал. Но он мне сказал как-то, что хочет лечь с этим перстнем в могилу. И надо же — уезжая, кто-то из них потерял такую памятную вещицу…

При этих словах дядюшка Сарво как-то туманно посмотрел на Георга.

— Да, мне тоже кажется, что перстень из повозки выбросили нарочно, — ответил на взгляд Георг. — Что-то этим наши старички хотели сказать.

— Давай думать, сынок. Но сперва заплати-ка пару грошей Вильгельму Отто. А перстень мы заберем.

— Как это — заберете?! — возмутился сторож.

— Очень просто, — дядюшка Сарво снял находку с палочки и с трудом надвинул на толстый палец. — Заразы в нем никакой нет. Это и мальку глупыша ясно. Потому его и выбросили, чтобы простак, вроде тебя, подобрал да по всему Гердену раззвонил. Рано или поздно про перстень бы услышали те, кто помнит его историю. Говоришь, в Северные ворота их увезли? И среди ночи ворота для повозок отворили?

— Да. А двух грошей мало, — заявил сторож.

— Дай ему, сынок, третий грош, и пусть угомонится.

Потом дядюшка Сарво взял курс на кабачок «Мешок ветра», велев Гансу идти следом с клеткой.

— Привыкай, детка, — так он сказал. — Сегодня я еще не дам тебе напиться, но однажды ты по-настоящему надерешься до свинского образа под моим бдительным руководством. Ты должен знать, что это такое. А господин Брюс должен знать, каков ты во хмелю. Потому что через два года капитан Гросс уступит место капитану Брюсу.

Георг улыбнулся — он не только дни, а даже часы считал до этой заветной минуты.

— Но я к тому времени буду уже в герденской богадельне. Ты будешь приходить ко мне, сынок?

— Не говори глупостей, дядюшка Сарво, — одернул его Георг. — Всякий раз, заходя в Герден, буду приходить к тебе и звать тебя в «Мешок ветра». И диковины буду тебе привозить. Помнишь, как мы выменяли свенскую лодку из тюленьих шкур на бочонок пальмового вина?

— Не вздумай привозить пальмовое вино — оно мне не понравилось.

В «Мешке ветра» Георг взял себе и боцману по кружке пива, Гансу — портера, который даже невинным девицам пить дозволяется. На закуску спросили копченого угря, серого хлеба с тмином, горячих яичных лепешек.

Владелец кабачка, Эммерих Адсон, был когда-то судовым коком, но служил на военном судне и стряпал для господ офицеров. Про него рассказывали, что, когда его линейный корабль выходил из порта, на верхней палубе всякое свободное местечко бывало занято клетками с курами и гусями, а на носу он мог устроить загородку для поросят. Он знал дядюшку Сарво с незапамятных времен. Не то чтобы он уважал боцмана — не может человек из семьи южных Адсонов уважать варвара с островов. Скорее он покровительствовал дядюшке Сарво, как аристократ — добропорядочному плебею. А вот по отношению к Георгу Брюсу он сам был неумытым варваром — капитаны Брюсы уже лет двести командовали Адсонами на море и на суше. Поэтому приглашение Георга присесть к столу Эммерих принял поспешно и даже с той суетливостью, которую полагал признаком хорошего тона.

— Что знаете вы, любезный герр, о заразной хвори в матросской богадельне? — напрямую спросил Георг.

— Ее могли гости притащить. Незадолго до того приходил