Он с трудом повернулся в седле, покряхтел, запуская пальцы в седельную сумку. Я ждал, наконец он со вздохом облегчения протянул мне цепочку с мрачно поблескивающим камешком.

– Возьми. Его лучше носить всегда, – сказал он серьезно. – Никогда не угадаешь, когда понадобится.

– А что он дает?

Он вздохнул.

– Не знаю. Кому как. Я пробовал носить сам, но разницы не заметил. Однажды год не снимал!.. Ничего. Однако он очень ценен, судя по древним книгам.

– Хорошо, – ответил я. – Спасибо. Попробую. Кто знает, может быть, ему другая группа крови нужна, как комару, что одних кусает, других нет…

Или ДНК, поговорил про себя, Рундельштотт сам одел мне цепочку, амулет сунул мне под рубашку.

– Рубашка у тебя тоже чародейская, – заметил он, – но покрой более изящный, так в Нижних Долинах не шьют.

Я отмахнулся с беспечностью.

– Мода быстро меняется, мастер. В Нижних Долинах не всегда шили одинаково.

Понсоменер с его великолепным чутьем обычно держится впереди, но я, выждав, когда Фицрой сцепился с Рундельштоттом в каком-то споре насчет сокровищ древних королей, быстро догнал и, пустив коня рядом, сказал негромко:

– Понс, нас двое, я не проболтаюсь. Ты сам догадываешься, что со мной все не так, как говорю, верно?

Он кивнул, голос прозвучал спокойно и даже равнодушно:

– Да, я заметил сразу.

– Хорошо, – сказал я. – Потому, как странность странности, мы можем быть друг с другом чуть откровеннее, чем с другими. Скажи, ты человек?

Он посмотрел на меня рыбьими глазами.

– Человек.

– Тогда почему, – сказал я, – умеешь больше других? Как у тебя это, а?

Он пожал плечами.

– Не знаю. Просто получается. Наверное, просто больше работаю. Втянулся. Обучился.

– Так-так, – сказал я. – Давай вспомни, когда ты заметил, что умеешь больше других?

Он снова пожал плечами.

– Не помню. Очень давно.

– Как давно?

Он повторил равнодушно:

– Давно. Даже не помню.

– Это было пять лет? – спросил я. – Десять?.. Тридцать?.. Сто?..

Его лицо ничего не выражало, но я что-то уловил или почуял, сказал с нажимом:

– Сто лет?.. Или тысячу?

Он ответил мирно:

– Да какая разница… Может быть, и тысячу… Я ж неграмотный, не научился читать-писать. Жил в деревне… а там какая разница, сколько лет прошло?

Я чувствовал, как сердце начинает колотиться чаще и чаще, а в груди недостает воздуха, но пересилил себя и сказал как можно спокойнее:

– Ну вот, теперь понятнее, почему умеешь больше других. И даже почему сильнее… Это ж столько лет работать, да у тебя и кости крепче, и жилы толще!.. Наверное, попал как-то под свет трех лун?.. Да ладно, не молчи, я сам попался, но как-то выжил, да еще и обрел вот чуточку от мага… Ненадолго, правда, но все-таки, я ж не маг, и то здорово, что мне перепало.

Он, судя по его менее чем обычно вялому виду, заинтересовался, в глазах заблистали огоньки.

– Глерд, вам будет интереснее, чем мне.

– Почему?

Он сказал тихонько:

– Когда человек попадает вот так, как мы, то либо умирает, таких большинство, либо… останавливается.

Я спросил настороженно:

– Это как?

– Останавливается, – ответил он, явно стараясь отыскать слова поточнее, но не нашел, повторил: – Останавливается… таким, какой есть. Не стареет, но и… остается таким же!

– Не умнеет? – спросил я. – Не усваивает новых знаний?.. Так вот почему даже грамоте не обучился? Но все равно тело стало крепче, навыки в работе отточились… Из лука стрелять умел?

– С детства, – подтвердил он.

– Значит, – сказал я, – новому учиться нельзя, что-то блокирует, а вот совершенствоваться можно… Тоже нехило! Это же здорово. Если даже ничему не научусь, то мне на сто лет, а то и тыщу, хватит развивать то, что успел ухватить только верхушки… А потом и поменять можно. Все будет хорошо, Понс!

Он снял с плеча лук, взгляд стал задумчивым и отрешенным, пальцы медленно потянули из колчана стрелу.

– Надо проверить, – произнес он. – Новое всегда бьет немного не так. Привыкнуть надо.

Я понаблюдал, как он на скаку целится и стреляет, выбирая цели далеко впереди, и каждый раз движения все короче, а тетиву спускает быстрее. Через полчаса руки словно превратились в вихрь, настолько быстро выхватывал стрелу, накладывал на дугу лука, и тут же она исчезала.

Стрелы оказывались торчащими в стволах деревьев вдоль тропы, он почти не останавливался, резко выдергивал на ходу, интуитивно определив, что такие штуки так просто не сломать.

– Далеко бьет, – обронил он, перехватив мой взгляд. – И стрелы… как железные, только не гнутся и не ломаются.

– Эти береги, – сказал я. – Когда нужно будет стрелять, а я окажусь рядом, лучше я буду подавать, понял? Такие же, но другие.

Он кивнул, лицо неподвижное, в самом ли деле понял, не знаю, но если буду вынимать стрелы из воздуха и подавать ему, вряд ли изумится, слишком долго жил, удивляться почти разучился.

Фицрой все еще упражняется с новым мечом, привыкая к удлиненному лезвию.

Я посмотрел, придержал коня, давая догнать себя Рундельштотту. Он единственный, кто не экспериментировал даже с посохом, не до того, как я понимаю, давно не сидел в седле, и не важно, каким был лихим скакуном или скакальщиком в молодости…

– Привал? – спросил я с сочувствием.

Он ответил после паузы:

– Рано… Надо втягиваться. Завтра все тело будет просить пощады… Но разве нас жизнь щадит?

Впереди раздался довольный вопль Фицроя, это Понсоменер в рамках испытания нового оружия подстрелил оленя на таком расстоянии, что раньше стрела не долетела бы вовсе, а сейчас олень, проткнутый почти насквозь, грохнулся на бегу, подергал ногами и затих.

Добыча молодая и сочная, даже я оценил. Фицрой заорал, соскочил с зажатым в руке ножом на землю, надо добить, содрать шкуру, освежевать…

Рундельштотт прикрикнул:

– Никакого привала!

Фицрой, ворча, поднял тяжелую тушу и взвалил на запасного коня, привязал и пустился за нами вдогонку, а потом через каждые пять минут громко живописал, какое будет вкуснейшее мясо, если с вон теми ароматными листьями, а если добавить ягод с вон того куста, так и пальцы пообкусываем…

Рундельштотт, как мне показалось, нарочито тянул с привалом, чтобы Фицрой да и все мы в следующий раз думали, зато остановил коня у ручья с чистейшей водой, бегущей из-под гигантских корней исполинского дуба, что значит, только что из-под земли, прогреться еще не успела.