Надежда с удивлением рассматривала трясущегося следователя.

– Много работы? – участливо поинтересовалась она.

– Хватает! А вы еще отвлекаете меня по поводу и без!

– От этого зависит жизнь, счастье и судьба человека! – возразила ему Надя.

– Вы охотницы за состоянием Тозини! – обвинил следователь.

– Это я-то охотница?! Да я ради подруги стараюсь! Такие люди, как я, сами возьмут от жизни все, что надо, а таким, как Мила, необходимо помочь, она не современная, не наглая, не нахрапистая.

– Как вы?

– Не будем переходить на личности, – обиделась Надя.

– Ну и что же вы нахрапом взяли от этой жизни? – спросил Григорий Степанович.

– Я еще раз говорю, речь не обо мне! Что вы такой дерганый? Жена плохо кормит или не любит?

– У меня нет жены, у меня также нет миллионов, чтобы женщины не давали мне прохода. Взяток я не беру, и, кроме голой скромной зарплаты, мне им предложить нечего. – Григорий Степанович пригладил волосы пятерней.

– А какая у вас зарплата? – сделала сосредоточенное лицо Надя.

– Ваша наглость просто не знает границ, – буркнул следователь и выпроводил свою посетительницу восвояси.

Дальше его рабочий день протекал как обычно. Он опросил трех свидетелей, написал три отчета, поработал над делами, принял адвокатов, отправил несколько уведомительных писем. Наконец он посмотрел на часы. Его официальный рабочий день закончился уже полтора часа назад. Коллеги ушли по домам, семейные к семьям, несемейные заглядывали к нему в кабинет и приглашали попить пивка, но Григорий Степанович отказался, сославшись на усталость. Григорий Степанович сел в свой старенький автомобиль и поехал домой.

Жил он в хорошем районе Москвы в обычном панельном доме, один в двухкомнатной квартире, оставшейся ему после родителей, проработавших за эту квартиру на заводе двадцать лет. Григорий Степанович припарковался на свое негласное место во дворе и пошел к себе в подъезд, попутно поздоровавшись с сидевшими на скамеечке жильцами. Он уже давно заметил, что при его появлении обычно смолкали все разговоры, а потом соседи начинали шушукаться. Григорий Степанович относил это к своей профессии следователя и к тому, что он жил один, без семьи. Но Григорий Степанович не обращал на это внимания, его занимала только его работа – тяжелая, важная и интересная. Выходя из лифта, он очень удивился, увидев рыжеволосую женщину в зеленых штанах и белоснежной кофточке с кружевными вставками. Она мирно сидела прямо на полу, подложив под себя свою хозяйственную сумку и опершись спиной об его дверь. Рядом с ней стоял пакет внушительных размеров.

– Сит-тцева?! – заикаясь, констатировал следователь.

– Я, гражданин начальник, – обрадовалась она, поднимаясь с пола вместе со своими хозяйственными сумками.

– Что вы тут делаете? – спросил изумленный Григорий Степанович.

– Знаете, а вот найти ваш адрес оказалось совсем даже несложным делом, много проще, чем выйти на Марко Тозини, – подмигнула ему Надежда. – Ну что вы стоите? Открывайте дверь.

– Можно? Спасибо! – обрадовался Григорий Степанович и достал ключ.

Пропуская свою незваную гостью в прихожую, он поинтересовался:

– Чему все-таки я обязан?..

– Вы произвели на меня неизгладимое впечатление на работе. Злой, какой-то неухоженный, голодный… – Надя осмотрелась и, сориентировавшись, без приглашения отправилась на кухню.

– Так вы жалеть меня пришли? – удивился Григорий Степанович, следуя за Надеждой.

– Накормить! Мне еще бабушка говорила, что даже волк, если его накормишь, не нападет, – деловито ответила Надя.

– Я не собираюсь на вас нападать, – ответил следователь, – я был бы рад, если бы вы оставили меня в покое.

Надежда, не обращая внимания на его реплику, начала вытаскивать из пакета все содержимое на стол.

– Так… здесь у нас помидоры, огурцы, перец и зелень, все мытое. Григорий, быстро настругай в какую-нибудь миску салатик, лучок крымский не забудь… Я люблю лучок, а ты? Так, тут у нас кастрюлька с борщечком и пампушки собственного приготовления, еще теплые… Поставь кастрюлю на плиту, подогрей себе. Я это есть не буду, бульон на мясе, а его я не ем. Так… что у нас тут еще? Ага! Картофельно-овощная запеканка с сыром и майонезом и моя фирменная шарлотка, куда я всегда немного добавляю к яблокам и груши. Кажется, все…

Григорий Степанович хотел сказать Надежде что-то обидное, но у него перехватило дыхание от обилия яств. Он и забыл, когда в последний раз ел такую вкусную домашнюю еду.

Через десять минут Григорий Степанович уже уплетал борщ за обе щеки, а Надежда хлопотала около него, как заботливая супруга.

– Хорошо поели? – спросила она у отвалившегося от стола следователя.

– Очень вкусно! Спасибо большое, – ответил он.

– Теперь вы добрый? – решила уточнить Надежда, присаживаясь напротив.

– Так я и знал, что просто так ничего в жизни хорошего не бывает, – вздохнул Григорий Степанович.

– А как же! За все надо платить! – согласилась Надежда, хрустя огурцом.

– И что же вы потребуете за мое чревоугодие, Ситцева?

– Просто Надежда, – скромно представилась она, – а вы недогадливый, товарищ следователь.

– Не может быть! – воскликнул он.

– Еще как может, – вздохнула Надежда.

Григорий Степанович молча встал и вышел из кухни. Надя почему-то решила, что он пошел за оружием, чтобы пристрелить ее и, как говорится, дело с концом. Вместо этого следователь вернулся с телефонной трубкой и маленькой бумажкой в руках.

– Вот, смотри, Ситцева! Это визитка вашего Марко Тозини. Это все, что он оставил мне для связи с собой. Вот при тебе набираю номер… Занят… Набираю второй… – комментировал свои действия следователь, щелкая кнопками. – Здравствуйте, могу я поговорить с Марко Тозини? Что? Кто его спрашивает? Следователь из прокуратуры. Сеньор Тозини лично оставил мне визитку и сказал, что я могу звонить в любое время дня и ночи. Что вы говорите? Ах, сеньор Марко передал все дела своим адвокатам и я могу переговорить с ними? А если он мне нужен лично? Это невозможно? Вы соединяете меня с его адвокатами? Не стоит утруждаться!

Григорий Степанович выключил телефон.

– Все слышали сами? Надеюсь, вы не думаете, что я специально разыграл спектакль? Значит, твой ужин пошел насмарку.

– Нет, я не жалею, что пришла. По крайней мере, я все сделала для Милы, что могла. Совесть моя чиста, да и вас накормила, – вздохнула расстроенная Надежда.

– Горе-то какое! – рыдала Алевтина Юрьевна на плече у Надежды, которая уже думала, что еще немного, и она сойдет с ума.