Он размышлял о ненависти Ангела к Дарио. Наверное, управляющий имел в виду отца, сказав: «Знал тех, кто теперь богат, знаменит и может из милости подать кусок хлеба, а когда-то приходил ко мне и клянчил: “Ангел! Помоги! Спаси меня, Ангел! Кроме тебя некому…”». Неужели отец был так… низок? И почему он теперь не видится с Сильви?

Подозрения, догадки терзали Даниэля.

В горле пересохло. Всю воду из графина, стоявшего на тумбочке у изголовья, он выпил. Вода была пресной и теплой. Хорошо бы немного перье с газом, она бы ему очень помогла! Взглянул на часы: два часа ночи. Слуги спали во флигеле, на другом конце двора. Если бы он позвонил, то пришел бы Ангел. Управляющий жил внизу, возле кухни. В доме сейчас не было никого, кроме Даниэля и Ангела. Ангел как-то сказал ему:

— Если мсье Даниэлю станет ночью не по себе, пусть он не стесняется, позовет меня. По ночам у меня бессонница.

«Я позову, и он придет, попрошу бутылку минеральной воды с газом, — подумал Даниэль. — Вода в холодильнике. Кухню, должно быть, запирают на ночь. Ключа у меня нет. И еще, возможно… Я задам ему вопрос… Один-единственный. Хотя он мне не ответит. Испугается, что его лишат места. Сам говорил, что с ним «случилось несчастье». У него свои основания лгать и покрывать отца. Да, конечно… но дело не в корысти… В Ангеле кипит обида и ненависть. Я его раскусил, понял, что он за человек, я ведь уже не ребенок. Он безнадежно завидует отцу из-за его богатства и удачливости. Пусть он не скажет мне правды, я все равно догадаюсь по его косым взглядам, уклончивым намекам, приглушенным вздохам».

Какую правду он хотел знать? Прошлую о Сильви, нынешнюю о Вардесе…

Даниэль позвонил. Подождал.

Ждал долго. Никто не появлялся. Даниэль позвонил громче. Потом вышел из комнаты. На террасе было темно, на лестнице никого. Он позвонил еще раз, потом еще и еще. Внизу проснулись собаки и бросились к закрытой двери, рвались к нему, скреблись. Ангела не было. Даниэль перегнулся через перила, заглянул втемную прихожую и позвал:

— Ангел! Пойдите сюда! Поднимитесь! Где вы? Мне плохо! Мне нужна ваша помощь!

Никого. Даниэль бегом миновал прихожую и открыл дверь, что вела на кухню, в кладовые и в комнату Ангела. На кухне горел свет. Даниэль вошел туда. Ангел крепко спал, сидя за столом, положив голову на скрещенные руки, рядом стояла пустая бутылка из-под коньяка.

— Мертвецки пьян. Понятно, почему он не спит по ночам. «У меня бессонница, мсье Даниэль»…

У него вырвался нервный смешок. Он и сам был нетрезв, выпитое виски огнем жгло внутри. Он взял Ангела за плечо и потряс. Ангел поднял голову и с такой силой отпрянул, что Даниэль с трудом удержал его. Не подхвати он Ангела, толстяк управляющий рухнул бы на пол. Даниэль громко крикнул в самое ухо старику:

— Ангел! Ангел! Это я, мсье Даниэль, не бойтесь!

Тот медленно разлепил веки. Посмотрел на бледное растерянное лицо Даниэля и сказал тихо, но очень отчетливо:

— Я знал, что вы придете, мой мальчик.

И снова у Даниэля вырвался нервный смешок. Он с удивлением услышал его — хриплый, неприятно отдающийся в ушах. Потом подумал: «Чудно слышать от Ангела «мой мальчик». Все это смешно и дико».

— У вас не осталось капли коньяку. Ангел? — спросил он.

— Хотите выпить?

— Почему бы и нет, голубчик.

— Вы ведь ноги готовы об меня вытирать, — заговорил внезапно Ангел, сдвинув брови, налившись краснотой, — вы ведь тоже меня презираете, разве нет? Но почему, Господи Боже мой, почему? Всю жизнь вытирали об меня ноги. Люди подавали мне два пальца, когда я был метрдотелем, здоровались кивком… вот так — как дела, мол, Ангел? — а сами ничуть не лучше меня. Я делал свое дело, и все. А они меня презирали. И ваш отец тоже! Я тут сторожил этого! И что же, думаете, мне пожимали руку? Предлагали сесть? Ничего подобного. Мы спешили, видите ли! Всегда спешили. А куда, спрашивается? Занимать деньги? Бабешек уламывать? Скверные делишки обделывать, заперши человека на три замка, хотя он нормальнее нас с вами?..

Выпалил и сам испугался того, что сказал. Запнулся, заерзал на стуле.

— К вам это не относится. Вы — невинное дитя, сразу видно, невинное дитя. Вашему отцу повезло, что вы еще с ним, и он может любоваться на вас, когда захочет… румяные щеки, детская улыбка, от нее слезы умиления текут… Сын, что тут скажешь, сын! Вы расскажете отцу, что я пью, напиваюсь допьяна по ночам? Расскажете? Ну и наплевать! Все равно он узнает рано или поздно! Все и так знают. И все меня презирают. И он меня выставит за дверь. Наплевать. У меня горе. У вас тоже. Хотите выпить? Держите, вот вам стакан. Позади меня, в шкафу, пусть уж мсье Даниэль меня простит, стоит вино, виски, отличное шампанское — «Клико» тысяча девятьсот шестого года, — уверен, еще осталось. Бедняга Вардес частенько прикладывался к бутылочке. Мсье Даниэль сам нальет себе, он не гордый.

Даниэль открыл дверцу шкафа, взял бутылку шампанского и поставил на стол. Но ни Ангел, ни сам Даниэль не подумали ее откупорить, сидели друг против друга и молчали.

Наконец Ангел спросил:

— Так что вы хотели узнать? Спрашивайте, пользуйтесь случаем! Сегодня вечером вы можете задавать любые вопросы! Вы же видите, я пьян. И ради того, чтобы посидеть с мальчиком, похожим на моего, на моего маленького мальчика, потому что теперь он лысый и растолстел, полюбоваться на ясные глаза, свежие губы, — я готов рассказать все, что вы только пожелаете, все, что вы захотите. Что вас интересует? Каким был ваш папаша? Моему мальчику жена и новая родня твердят: «Твой отец необразован, невоспитан, достоин презрения, его нужно забыть, на него нужно плюнуть…» И другому сыну кто-то возьмет да и скажет: «Твой отец был торгашом, ничтожным восточным червем, что приползает к нам, подыхая с голоду, а уползает с миллионами» Уползает? Никто не уползает. Им и тут прекрасно, они остаются здесь. Они здесь живут, везде приспособятся. Наживаются на срамных открытках и на кокаине. А ваш батюшка — шарлатан. Наживается на горе людском. Что вы еще хотите знать? Правда ли, что я сказал о нем и мадам Вардес? Этого, милый мой мсье Даниэль, вы никогда не узнаете. Воображайте все, что вам вздумается. Думайте, размышляйте. Глядите во сне. Я, например, грежу каждую ночь. Нет, не о чужих людях, как вы сами понимаете. Только о том, что меня касается, о своем, о кровном. Вы тоже будете видеть свое, кровное… Боль причиняет только своя кровь, та, что породила нас, или та, которую породили мы… Истории с женщинами, с деньгами проходят, забываются, но, когда замешаны свои, дело другое — капля обшей крови отравляет все. Может, он и был любовником мадам Вардес. А может, и не был. Не знаю. Однако странно, что он приходил по вечерам, и они часам сидели одни в гостиной, а Вардес лежал больной наверху. Вардес ведь вас тоже интересует? Ну так слушайте… Я вам расскажу все, что знаю… Вы поймете, что…

Даниэль вернулся в Париж. К его приезду Клара поднялась с постели: сын не должен был заподозрить, как серьезно она больна. Ждал его и отец. Даниэля кормили, ласкали, целовали, расспрашивали. Родителям он показался утомленным. Может быть, перекупался? Вода ранней весной наверняка еще очень холодная… Как он редко писал им… И надо же, еще вытянулся!..