— Уходим, — скомандовал Гиацинт. Он взял автомат и положил его поверх пакетов с коноплей. Усмехнулся: — Этот болван его даже с предохранителя не снял.

— Ненавижу, когда происходит такое, — плаксиво пожаловался Ганс, перешагивая через труп.

Гиацинт торопил нас, и мы выбрались наружу, на сей раз покинув поместье через главные ворота, и рысцой пробежали два километра, отделяющие нас от машины. Там я довольно-таки грубо затолкал Ганса на переднее пассажирское сиденье и мрачно вопросил, запыхавшись:

— Ну? Что дальше?

— Держим курс на часовню в надежде, что вы не ошиблись, потому что, как бы там ни было, нам необходимо покинуть Хиос… — Гиацинт глянул на часы, — через три часа. Судно ждет нас в порту. — Поймав мой изумленный взгляд, он добавил: — Я всегда принимаю меры предосторожности, доттор Лафет. А вы как думали? Если бы мы кое-что нашли и украли, как предполагалось поначалу, О'Коннор нас бы сразу заподозрил. Или вы полагаете, что я стал бы спокойно дожидаться, пока утром полиция нагрянет в отель, чтобы нас схватить?

— А если я ошибся?

Его пробрала дрожь.

— Надеюсь, что нет, доттор. От всей души надеюсь…

Я нервно сдернул с себя камуфляжный наряд. Мне было понятно его беспокойство. Гелиос не прощает ни ошибок, ни неудач. Я глубоко затянулся сигаретой, стараясь прогнать из памяти образ человека, распростертого на полу в коридоре, тогда, в Спарте… Как его изрешетили пулями — от макушки до пят… Нет, Гелиос не простит.

Мы взобрались на невысокий холм, на вершине которого, утонув в непроглядной тьме, стояла церковь. Ганс, идущий за мной по пятам, то и дело оступался. Шипы беспрепятственно цеплялись за его слишком широкое одеяние. Галька у нас под ногами осыпалась, сухой кустарник исцарапал руки.

Вдруг послышался звук рвущейся ткани, сопровождаемый залпом приглушенной брани.

— Джинсы! Совсем новые! Черт, могли бы хоть фонарики зажечь!

В темноте здание маленькой церквушки почти целиком скрывалось за деревьями и зарослями дикого кустарника. Ворота нам пришлось отыскивать на ощупь.

Как только мы оказались внутри, Гиацинт плотно закрыл дверь и направил свет своего фонаря на алтарь. Крест, покрытый золотыми пластинками, засиял. Анк, приклеенный к примитивному распятию, тот самый, который я сначала принял за неуклюже стилизованное изображение Христа, был прекрасно виден.

— И как только мы умудрились его проглядеть? — поразился Гиацинт.

— Это теперь все кажется таким очевидным, — возразил я. — А когда сам не знаешь, что ищешь…

Я схватил распятие, оно оказалось на диво легким, куда легче, чем я думал, судя по его размеру — около сорока сантиметров в высоту.

— Надо бы отделить и почистить анк, доттор Лафет. Как вам кажется, вы сможете это сделать?

Я поскреб ногтем тоненький слой позолоты и обнаружил точки скрепления.

— Да, это кое-как приклеено к дереву, да и позолоту нанесли крайне грубым способом. Открой свою сумку, Ганс.

Юноша повиновался, и я сунул распятие в груду электронных устройств, между футлярами с инструментом, миниатюрным ноутбуком и пакетиками не то с бисквитами, не то с пирожными.

Гиацинт достал из кошелька несколько кредитных билетов, положил их на алтарь и потушил фонарь.

— Так вы суеверны, да? — фыркнул Ганс, распахивая перед Гиацинтом дверь.

И тут случилось такое, чего мне толком не описать.

Гиацинт, отброшенный назад мощной незримой силой, со всего размаху толкнул меня в грудь. Я одной рукой вцепился в него, другой — в Ганса, иначе бы и на ногах не устоял. И тут наш молокосос включил фонарик, направил его на дверь и рявкнул:

— Эй, псих! Ты кто?

Гиацинт ловил ртом воздух, согнувшись в три погибели, — он еще не отдышался. Я поддерживал его, а сам не отрывал глаз оттого, кто стоял на пороге. Человек, которого я узнал с первого взгляда. Констандинос Эгригорос, ну, или что-то в этом роде. По крайней мере так он мне представился.

— Счастлив снова видеть вас, профессор! — протрубил он, направляя пистолет прямо мне в грудь. — О, Бертинелли! Не смею верить своей удаче. Какой приятный сюрприз!

Гиацинт поднял голову, и его лицо застыло, превратившись в маску презрения.

— Я думал, что свел с вами счеты тогда, в Рио.

— У меня большой запас прочности, падре. — Он протянул свободную руку ладонью вверх: — Анк.

— Что?

— Не прикидывайтесь идиотом, падре, и скажите этому малому, чтобы отдал мне анк, — повторил он, направив дуло на Ганса.

— Делай, как он говорит, — вмешался я.

Стиснув зубы, Ганс с видимой неохотой подчинился: швырнул требуемый предмет в рюкзак, который протянул ему наш нежданный гость.

— Зло берет, а, малыш? — Он перекинул лямку рюкзака через плечо. — Твое оружие, Бертинелли. Ну-ну, шевелись.

Еще скорчившись на полу и с трудом дыша, Гиацинт медленно вынул из кобуры пистолет, держа его за дуло.

— Вот видишь, — начал сомнительный грек, — даже ты можешь быть благоразумным, когда…

Но тут он издал какое-то бульканье и рухнул замертво. Выстрел я едва расслышал. Сработал глушитель второго пистолета, который Гиацинт держал в другой руке, пряча за согнутым коленом. Просунул, стало быть, ствол в сгиб между бедром и голенью.

— Сматываемся. — Он поднялся, безукоризненно владеющий собой, и стало очевидно, что полученный удар ни в малой степени не повредил его самочувствию.

Ганс извлек распятие из холщового рюкзака покойного Эгригороса и снова затолкал в свой. Я чувствовал, что он на пределе, да и сам с огромным трудом сохранял видимость спокойствия. Грабеж и два убийства за один вечер — для моих нервов это несколько больше, чем можно перенести. Чего отнюдь не скажешь о нервах Гиацинта, который не отказал себе в удовольствии выпустить вторую пулю в упор, прямо промеж глаз трупа.

— Один раз воскрес — и хватит с него, — примирительно пояснил он, заметив, что я смотрю на него с ужасом.

Ночная прохлада подействовала на меня благотворно, я жадно впивал ее полной грудью и, только немного отдышавшись, смог пуститься в обратный путь с холма. Но тут мы заметили свет ниже по склону. В доме того самого человека, что доставил нас к остановке автобуса на Пирги. Его окна вдруг стали зажигаться одно за другим.

— А ведь мы не шумели! — возмутился Ганс, задетый такой несправедливостью судьбы.

Уцепившись за его рюкзак, я с грехом пополам спустился по склону к машине.

Гиацинт рванул с места, как вихрь. И все же недостаточно быстро, чтобы избежать попадания в стекло пули из карабина. Наш любезный шофер взял нас на мушку еще тогда, когда мы были на вершине холма.

— Этот придурок палит в нас, как в голубей! — завопил мой бывший стажер, а машина тем временем выехала на асфальтированное шоссе. — Если он вызвал копов и дал описание нашей тачки, дело дрянь.