Двадцатого к нам в расположение прибыл с инспекцией этот полковник. Что он инспектировал, я так и не узнал, но он увидел подчиненных мне строителей-«ниггеров» играющими в футбол вместо работы (я уже говорил, что заставить их работать можно только плеткой), хотя практически всё по оборудованию позиций было сделано. Полковник ворвался в мой штабной кабинет и потребовал немедленно снять дивизион с позиции и переместить его на восток, так как тут мы, по его мнению, прохлаждаемся, а там гунны могут прорваться и уничтожить тут всех. Слова, которые он при этом произносил, я не буду приводить, их не произносят в приличном обществе. Я потребовал письменный приказ от начальника штаба дивизии. После этого он пообещал, что обеспечит мне большие проблемы с продвижением по службе. Я снова повторил свое требование о письменном приказе. В ответ он обозвал меня трусом и свиньей. В кабинете мы были одни. Я не выдержал и ударил его в лицо, разбив ему нос. Полковник упал, потом поднялся, пригрозил, что у меня будут большие проблемы, и ушел, громко хлопнув дверью.

Где-то через пару часов посыльный доставил мне приказ, по которому я должен был выдвинуться на восток от Лиссабона на шестьдесят километров в местность Виндаж-Новаж к вечеру текущего дня, где поступить в распоряжение полковника Малькольма для поддержки обороны в районе Монтемор. В приказе указывалось, что переместиться должен весь дивизион в составе трех батарей (так было написано). Нас должны были включить в существующую систему обороны, и поэтому наш радар мы могли сразу не брать, да и на его демонтаж и сборку требовалось два дня. Зато мы брали с собой большинство боеприпасов и топлива, хотя их и так было не много, также мы забирали почти всё ПВО дивизиона, оставив лишь одну батарею прикрывать наши тыловые подразделения в городе и артиллерийский радар. Видимо, про нашу четвертую батарею никто не вспомнил, а полковник не видел ее позицию, он вломился в мой кабинет прежде, чем успел там побывать.

Нам даже не выделили ПВО на маршрут, как я потом уже узнал, что инициатором и составителем приказа был этот полковник, но о прикрытии на маршруте он не побеспокоился. Я, конечно, мог отказаться от выполнения такого приказа, но на самом деле парням требовалась наша помощь — гунны очень сильно давили на нашу оборону. В результате нас почти сразу после переправы через реку атаковали «фоккеры», и мы потеряли треть дивизиона, а также много боеприпасов и топлива. Второй раз нас атаковали уже на подходе к Вендажу, там нас прикрыло местное ПВО, но хвосту моей колонны всё равно досталось — в итоге на место прибыло только семь орудий из двенадцати, причем едва с половиной боекомплекта.

Потом мы лихорадочно занимали и оборудовали позиции и отражали атаки гуннов. Мы смогли их там задержать более чем на сутки, но у нас закончились боеприпасы, и мы вынуждены были отходить, выведя из строя последние три уцелевшие пушки. Если бы мою колонну прикрыли на всем марше и мы достигли бы точки в полном составе, мы смогли бы еще на сутки задержать гуннов, а там, как знать, может, и удержать плацдарм. Нам повезло в отступлении примкнуть к одной из боевых групп Второй дивизии, отброшенной сюда, на север. И вот я здесь. А оставшаяся четвертая батарея в это время одна отражала высадку немецкого десанта в порт. Мне рассказали, что они вели огонь до последнего снаряда и их уже потом сровняли с землей орудия линкоров этих макаронников. Очень жаль этих отважных парней, для меня было честью находиться с ними в одном строю…

— Майор, могу сообщить вам, что капитан Полански не погиб. Но говоря неофициально, нам всем было бы гораздо лучше, если бы вы сами указали полковнику Вульфу на его оплошность и наличие у вас четвертой батареи! Полански оказался слишком хорошим артиллеристом. И лучше бы он не геройствовал, черт побери! Прочтите его свидетельские показания.

Том Полански, капитан 244-го батальона полевой артиллерии.

Мы прибыли в Португалию в конце сентября. Практически одновременно с нашими новыми орудиями, так как их везли прямо в Лиссабон, а мы добирались через Англию. Мы поступили в распоряжение командира дивизиона полевой артиллерии майора Смита, очень хотели попасть на фронт, а нас оставили в тылу. Майор сказал: «Парни, войны хватит на всех, и если вас поставили сюда, то надо с честью выполнять свой долг и приказы командования». В этом он не ошибся…

Нам определили позицию чуть в стороне от основных позиций дивизиона, и мы начали ее готовить, как нас учили. Маскировали, копали, укрепляли, готовили основания под рельсы и снова укрепляли, маскировали — казалось, этому не будет конца. Один из командиров расчетов, второй лейтенант Николас, предложил даже сделать легкие щиты, из которых можно собрать подобие дома, совершенно скрыв внутри орудие, а при необходимости быстро их откинуть в стороны и стрелять. Он неоднократно обращался с этой идеей и ко мне, и к командиру дивизиона, но всегда получал ответ, что по уставу мы используем маскировочные сети, а не занимаемся строительством домов.

Когда мы наконец закончили работы, то могли вести огонь по любой точке на удалении двадцать три километра, круговым обстрелом, причем перенести огонь могли за минуты, так как орудия были поставлены на поворотные круги, как у британцев. Еще нас подключили к дивизионной системе управления огнем и артиллерийскому радару. Командовал там второй лейтенант Джек Корвокат, он был совершенно сдвинут на предмете своего обожания — станции РЛС. Об этом он мог говорить часами — ну как же, он закончил Принстонский университет! И часто смотрел на нас свысока, когда мы обращались к нему с вопросами, и не дай бог в чем-то усомниться о возможностях его радара. Я даже был свидетелем одного его спора с полковником ВВС у штаба нашего дивизиона. Уж не знаю, с чего началось, но похоже, наш лейтенант доказывал, что их станцию обнаружения лучше расположить на горе около нас, тогда дальность позволит накрыть зонтиком весь юг плацдарма. А самолетом до этой горы лететь чуть ли не полчаса — за это время не только истребители взлетят, антенну можно успеть сложить. Спор закончился обещанием полковника посадить нашего лейтенанта под арест на трое суток за нарушение субординации. А летчики свою станцию поставили где-то далеко на востоке, и ее в первый же день гунны разбомбили. А наш лейтенант, как только отладил свою станцию, то потом включал ее очень редко, объясняя, что запеленговать ее для немцев ничего сложного, а потом ее тоже разбомбят, и мы будем слепы и глухи. Он часто использовал различные умные слова при разговорах с нами, видимо для того, чтобы еще больше выделиться — высшее образование свое показать. Но на это никто почти не обращал внимания. Злые языки утверждали, что он как-то связан с контрразведкой, но за руку его никто не поймал. А вся его аппаратура работала очень хорошо, и это нам потом очень помогло.

Еще, чтобы обеспечить корректировку стрельбы по входящим в порт судам, у дивизиона был оборудован наблюдательный пост в развалинах старого форта. Направление туда считалось наградой, можно было вдоволь покупаться, пока сменщик дежурит на связи. Наше начальство об этом знало, но никого за это не наказывали.

У нас уже даже стали ходить разговоры, что это не война, а какой-то курорт. Даже самолеты почти не летали. Хотя против нас тогда воевали в основном только испанцы.