Под натужный рев мотора, под кряхтения и матерки ползли чуть быстрее пешехода. Только по другую сторону хребта пошел разбитый, отвратительный проселок… Промоина в полметра глубиной занимала всю его середину, ехать надо было одним колесом по одной стороне промоины, другим — по другую. Одно неверное движение — и автомобиль застрянет намертво. Но тут давали километров до тридцати в час. Потом ехали по руслу ручья — в Европе машина давно завязла бы в глине и песке, но сибирский ручей бежал по слежавшемуся, плотному галечнику. Вода с веселым журчанием омывала колеса, камни стучали друг по другу и по машине; по руслу тоже двигались с вполне приличной скоростью.

Еще Пете запомнилось, как они все вместе, кроме Бубиха, вытаскивали машину и толкали ее вверх по склону, на просеку. Машина шла на пониженной скорости, на мультипликаторе, цепляясь каждым колесом. Пять человек изо всех сил толкали ее, и уже на пределе, когда зеленело в глазах, склон сделался более пологим, «газик» перевалил невидимое препятствие… Тогда толкать уже стало не нужно.

Петя привычно говорил: «Мы ехали», «Я ехал», но на самом деле ехал-то всегда шофер, Петю везли. А вот на этой дороге ехали все, кто в машине. Ехали и страшно уставали.

Впрочем, просека вела уже к аэродрому. Гасли звезды, стало еще холоднее.

В раннем немигающем свете плыли вдоль трассы низкие толстые сосны. Петю удивило, какие они низкие — не больше 7–8 метров, намного ниже деревьев и Европы, и Западной Сибири. Он поделился своими наблюдениями с Васильевым, и тот одобрительно кивнул: Васильеву вообще нравилось, когда его спутники что-то замечали и докладывали.

— А разве сосны и все деревья не любят влаги и тепла? А тут сухо и холодно, соснам приходится туго… И вообще, это другой вид сосен, скоро увидишь.

Аэродром был устроен очень просто: между сопками — с километр ровного сосняка. Дорога уходит в сосняк, упирается в двухэтажный деревянный дом: комендатура. Дальше — только пешком. В сосняке вырублены просеки, раскорчеваны, засыпаны гравием — взлетные полосы. В стороне, метрах в двухстах, — самолеты.

Пока шли первые переговоры, неутомимый Каган показал Пете рисунок коры на ближайшей сосне. Вся кора оказалась разделена на узоры, в точности как на китайских рисунках. И правда — совершенно другой вид. Но сосны — это что… Только маленькая часть из всех чудес последних дней.

Военный аэродром жил какой-то своей, загадочной, жизнью. Светало, в тревожном раннем свете бегали люди с фонарями, что-то тащили, что-то подкручивали и вставляли. У нескольких машин между местными низкими сосенками возились фигуры: судя по голосам, даже не сонные.

Казалось чудом, что Васильев мгновенно нашел начальника, которому звонили и который знал о приезжих.

— Почему так рано?

— За нами погоня… враги народа стараются сорвать операцию. Они переодеты в форму НКВД, похитили бланки и подделали документы. При появлении преступников приказ охране аэропорта — открывать огонь на поражение.

Начальник аэропорта переступил с ноги на ногу с каким-то непонятным выражением.

— Все последние инструкции вы можете получить в специально-шифровальном отделе НКВД товарища Глеба Бокия, — громко сообщил Васильев. — Телефон знаете? Я настаиваю на немедленном звонке — дело слишком серьезное!

Прибывший с Васильевым местный товарищ, капитан госбезопасности, громко подтверждал — надо отбиваться от врагов. Оставив его с начальником аэропорта, Васильев не давал засиживаться отряду — быстрей, быстрей, вон совсем близко «наш» самолет. Машина показалась Пете огромной, и тем более странно ему было: какой-то человек в черном пнул по колесу эту махину, от чего она вся затряслась, зазвенела.

Пока ехали, какая-то другая машина двигалась к деревянному зданию аэропорта. Там опять закипела какая-то жизнь, кто-то начал тоненько кричать.

— Живо! — рявкнул Васильев.

Странно, непривычно было Пете лезть в эти темные трясущиеся недра… Да еще по несерьезной на вид, шаткой лестнице. От его шагов по хлипкому трапу вся машина ощутимо зашаталась. Петя невольно остановился.

— Да не стой! — прикрикнул механик… или кто он был, только что пинавший колесо машины?

Петя нырнул в полутьму, пахнущую бензином, резиной, металлом… и еще чем-то непонятным. Особый самолетный запах, тревожный и странный. Поставить рюкзак полагалось при входе; там уже стояли рюкзаки Кагана и Васильева. Остальное помещение свободно, низкие скамейки вдоль боковин. Скрип кожи, непонятный запах… круглые иллюминаторы…

— На кого там орал? — лениво спросили из темноты.

— Да тут этот! Самолетов боится, а туда же! Лезет или он не лезет?!

— У них свое задание… Пусть лезут, — также лениво сказал голос.

Самолет дребезжал и шатался, когда в него влезали люди, вбрасывали какие-то ящики и мешки.

— Зачем столько?

— Приказано.

— Ничего! Он четыре тонны поднимает! — уже весело сообщил молодой голос.

— Взлетаем! — опять орал Васильев.

Одновременно взревели моторы, и у здания вспыхнула стрельба. Опять самолет дребезжал и подпрыгивал, катился по летному полю.

— Нас могут пытаться задержать! — орал Васильев прямо в спину летчикам. — Взлетаем!

Что-то еще делалось при въезде в аэропорт. Там кто-то бежал и упал. Подъехавшая минутой раньше машина ворвалась в ворота и тут же осела на простреленных шинах, кто-то кого-то бил рукояткой пистолета по голове, кто-то в кого-то зачем-то стрелял… Люди были очень заняты, и мало того: ближайшие дни, даже недели, сулили им только все более тяжкие труды по выяснению — кто же именно и почему предал дело Великого Сталина.

Но это все было на земле… А тут, внутри летающего механизма, моторы взревели еще сильнее, машина рванулась куда-то… Душный ужас охватил Петю от этого. Он стиснул руками сиденье — хоть какое-то действие, чуть-чуть — но выход напряжению и страху. Нос самолета задрался, тряска исчезла… Вскоре Пете пришлось проглотить противный комок: почему-то заложило оба уха. Летим?!

Петя выглянул в круглый, как на корабле, иллюминатор и чуть не заорал: земля была далеко внизу, она продолжала стремительно уходить вниз. Он попытался найти аэропорт… не было внизу аэропорта. Все меньше делались и так маленькие забайкальские сосны, излучины речек-ручейков, склоны холмов, камни на вершинах. И все это, уходящее, тревожное, рассвет заливал ровным розовым пламенем. Нехорошо заколотилось сердце.

Не один Петя скверно чувствовал себя внутри самолета. Наверное, у Кагана было такое же лицо, как и у Пети: перекошенное, напряженное. Васильев держался, но, хоть и не разглядеть выражение глаз в полутьме, Петя видел: он вцепился в сиденье. Пот стекал по лицу всегда спокойного, уверенного в себе человека, на двадцать лет старше.

Как ни удивительно, весел и бодр оставался все время как раз Бубих. Улыбался, охотно смотрел в окно, пытался разговаривать о чем-то. Наверное, он привык летать в самолетах.