– И на чем это отразилось? – спросил Авдий, имея в виду намеки Петрухи.

– Не понял, – насторожился Гришан.

– Я о том, что эта банальная история отразилась на твоем деловом успехе – так надо понимать? – пояснил Авдий.

– Ну, это уже другой разговор! – Гришан сразу переменился, отбросил пустой наигрыш. – Если ты о деле речь ведешь, тогда ты прав. Но не это сейчас главное, не это меня беспокоит. Я, да ты и сам, конечно, догадываешься, иначе зачем бы я сейчас с тобой разговаривал, зачем мне это пустопорожнее бле-бле-бле… Словом, я тут вроде распорядителя, что ли, или, скажем, старшины армейского, и для меня самое главное пробиться через линию фронта, сохранив живую силу.

– Чем могу быть полезен в таком случае? Да и вообще стоило бы поговорить, – предложил Авдий. – Мне ведь тоже об этой живой силе есть что сказать…

– Ну, коли такое совпадение интересов, тут уж не поговорить, а потолковать надо, – уточнил Гришан. – Я как раз на это и нацеливался. Ну вот, к примеру, напрашивается вопрос, так сказать, между нами, девочками, говоря, – хитровато намекнул он и, помолчав, велел тем двоим гонцам, что, не вмешиваясь в разговор, сидели в сторонке: – А вы, чем без дела сидеть, ступайте, готовьтесь!

И они молча ушли выполнять то, что было, видимо, заранее обговорено. Отдав распоряжение, Гришан взглянул на часы.

– Через часок начнем посадочную операцию. Посмотришь, как это делается, – пообещал он Авдию. – У нас здесь строго. Дисциплина как в десанте. А мы и есть настоящий десант беззаветно преданных родине. С большой буквы. И ты тоже должен действовать, как прикажут. Без всяких там «могу», «нe могу». Если все сработаем как надо, к вечеру доберемся до этого самого Жалпак-Саза.

Гришан многозначительно замолчал. Потом, бросив злорадный взгляд на Авдия, сказал с усмешкой, обнажив щербатый зуб:

– А теперь о главном. О том, что тебя к нам привело. Ты не торопись, не спеши. Так вот, в так называемом преступном мире, в котором ты странным образом очутился, о чем речь будет еще впереди, экспозиция твоя такова: ты – гонец, ты повязан с нами и ты слишком много знаешь. Ты, похоже, не дурак, но ведь ты сам полез в капкан. Так что теперь, будь ласка, оплачивай мое высокое доверие не менее высокой ценой.

– Что ты имеешь в виду?

– Думаю, ты сам догадываешься…

– Догадываться – одно, говорить впрямую – другое.

Оба замолчали, пережидая, когда прогрохочет проходящий мимо состав, – каждый по-своему готовился к неизбежному теперь поединку. Авдию в ту минуту подумалось о том, как странно складываются людские отношения: даже сюда, в голую степь, где, казалось бы, все равны, где у всех одинаковые шансы, всем одинаково грозит провал и уголовная ответственность, а при удаче всех ждет одинаковый успех, люди, как свою кровь, принесли с собой неистребимые законы, согласно которым у Гришина, в частности, было некое неписаное право повелевать, потому что он был здесь хозяином.

– Так ты велишь говорить впрямую, – прервал молчание Гришан. – Хорошо, – неопределенно протянул он и вдруг, как бы спохватившись, лукаво добавил: – Слушай, а правда, что на тебя волки нападали?

– Да, было дело, – подтвердил Авдий.

– А не кажется ли тебе, Авдий Каллистратов, что судьба оставила тебя в живых для того, чтобы ты ответил мне сейчас на несколько вопросов, – обнажил в улыбке осколок зуба Гришан.

– Пусть так.

– Тогда кончай крутить. Ты мне должен объяснить здесь, сейчас и не сходя с места: чего ты мутишь моих ребят?

– Одна поправка, – перебил его Авдий.

– Какая? Что за поправка к биллю?

– Я пытаюсь наставить их на путь истинный, а значит, слово «мутить» тут никак не подходит.

– Это ты брось, товарищ Каллистратов. Истинный, не истинный – на этот счет у каждого свое понятие. Ты эти штучки оставь. Здесь не место изощряться в словопрениях. Я хочу знать, что тебе надо понять, чего ты для себя добиваешься, святой отец?

– Ты подразумеваешь какую-то личную выгоду?

– Безусловно, а то что же? – широко развел руками Гришан и торжествующе-глумливо улыбнулся.

– В таком случае – ничего, абсолютно ничего, – отрезал Авдий.

– Прекрасно! – почти радостно вскричал Гришан. – Лучшего не придумаешь! Все совпадает. Так ты, выходит, из той сияющей породы одержимых идиотов, которые…

– Остановись! Я знаю, что ты хочешь сказать.

– Значит, ты подался в Моюнкумы под видом добытчика анаши, затесался к нам, стал у нас прямо как свой, и не потому, что деньгу большую возлюбил, как Христа, и не потому, что деваться было некуда после того, как тебя выперли из семинарии и тебе нигде ходу не было? Да будь я на месте этих попов, я бы в два счета пинками тебя вышиб – ведь ты такой даже им и то не нужен. Они ведь в старые игры играют, а ты все взаправду, все всерьез…

– Да, всерьез. И ты принимай меня всерьез, – заявил Авдий.

– Еще бы! Ты что же, считаешь, что я тебя не понимаю, а я тебя насквозь вижу, вижу, кто ты есть. Ты – чокнутый, ты – фанатик собственного идиотизма, потому ты и подался сюда, а иначе что бы тебя сюда занесло? Прибыл, стало быть, с благородной целью этаким мессией, чтобы открыть глаза нам – падшим, промышляющим добычей анаши, торгующим и спекулирующим запрещенным дурманом. Прибыл распространять извечные спасительные идеи, от которых, как мочой, за три версты несет прописными истинами. Прибыл отвратить нас от зла, чтобы мы раскаялись, изменились, чтобы приняли обожаемые тобой стандарты тотального сознания. Вот ведь и Запад утверждает, что у нас все на один манер мыслят. – Гришан неожиданно проворно для пострадавшего от ушиба человека поднялся с полотняного своего стульчика и шагнул к Авдию, вплотную приблизив свое разгоряченное лицо к его лицу. – А ты, спаситель-эмиссар, подумал прежде о том, какая сила тебе противостоит?

– Подумал, и потому я здесь. И предупреждаю тебя: я буду добиваться своего ради вас же самих, чего бы мне это ни стоило, ты уж не удивляйся.

– Ради нас самих же! – скривился Гришан. – Не беспокойся, не удивляюсь, чего ради мне удивляться тому, на чем свихнулся еще тот, кого распяли, Спаситель рода человеческого… Раскинул руки в гвоздях на кресте, голову свесил, скорчил мученическую рожу и на тебе – любуйтесь, плачьте и поклоняйтесь до конца света. Недурно, понимаешь ли, придумали себе иные умники занятие на все века – спасать нас от самих же себя! И что же, кто спасен и что спасено в этом мире? Ответь мне! Все, как было до Голгофы, так оно есть и до сих пор. Человек все тот же. И в человеке ничто с тех пор не изменилось. А мы все ждем, что вот придет кто-то спасать нас, грешных. Тебя вот, Каллистратова, недоставало в этом деле. Но вот и ты явился к нам. Явился не запылился! – скорчил комическую мину Гришан. – Добро пожаловать, новый Христос!

– Обо мне можешь позволять себе говорить что угодно, но имени Христа не упоминай всуе! – одернул его Авдий. – Ты возмущаешься и удивляешься тому, что я здесь появился, а это не удивительно – ведь мы неотвратимо должны были встретиться с тобой. Вдумайся! Неужто ты этого не понимаешь? Не я, так кто-то другой непременно должен был бы столкнуться с тобой. А я вычислил эту встречу…