– Не опускай глаза! – в третий или четвертый раз прошептал Дмитрий.

Таша никогда не отличалась выдержкой; вот и сейчас она нервно сжимала и разжимала пальцы, искоса поглядывала по сторонам: то на брата, то на князя Григория и его унылую жену, то на возвышавшегося горой Василия.

Предлагая брачный союз между сыном и Ташей, Григорий признавал, что потерял милость царя и что Дмитрий в случае согласия рискует навлечь на себя гнев владыки. Но Овцыны имели огромные земельные угодья вокруг Спренска и считались крупнейшими в Скиррии помещиками. Молодой Василий не был, возможно, блестящим женихом, но пленял предсказуемостью и надежностью. Как раз то, что нужно Таше, витавшей со дня встречи с Василием в облаках. В мечтах она уже видела себя самой богатой женщиной Скиррии.

И вот теперь Софья сказала «нет», и Дмитрий уже сожалел, что не посоветовался с ней раньше. Мужчине трудно заставить себя искать мудрости у женщины, тем более у младшей сестры.

– Астролог! – произнес царь.

Престарелый боярин Унковский поднялся с боковой скамьи, просеменил к трону и распростерся перед самодержцем.

– Что сулят нам звезды на сегодня?

Старик разразился малопонятными причитаниями, потом взвыл, встал на колени и воздел руки. Что-что, а создать впечатление он умел.

– Наимогущественнейший повелитель, чье величие превосходит величие небес, слушай, что говорят звезды! Известия, большие известия! Зло явит себя в своем истинном обличье, и великая радость придет за ним, Любовь и милость царя коснутся всех детей его.

Шелест голосов пронесся по залу; люди переглядывались, стараясь понять смысл предсказания. Еще три года назад Дмитрий тоже пребывал бы в недоумении, но Софья раскрыла ему некоторые тайны двора, В своих прорицаниях, сказала она, Унковский не глаза обращает к небу, а ухо прикладывает к земле. Поначалу Дмитрий не поверил сестре, но, присмотревшись, понял – предсказания всегда обещают то, что нужно Игорю.

– Зло обнажится, великий царь! – вещал астролог. – Но и радость ждет нас всех!

Некоторое время Игорь молчал, раздумывая, потом покачал головой и пролаял:

– Князь Григорий! Князь, ты причинил нам большой урон, Твои люди напали на наших доблестных стрельцов возле Суздена и убили многих. Почему ты позволяешь им такое?

– Ваше величество, наверное, мне неправильно доложили, умоляю вас открыть нам правду.

Смелый ответ. Григорий только что не обвинил царя во лжи.

Игорь прищурился.

– Мои люди проезжали мимо. Твои разбойники устроили засаду и, пользуясь численным преимуществом, убили нескольких. Потом кровь ударила им в голову и они начали сжигать дома, убивать и насиловать. К счастью, мои стрельцы смогли восстановить порядок, иначе ты был бы обвинен в государственной измене.

От слов Игоря повеяло холодом, как будто топор палача коснулся шеи Григория. Тем не менее князь не дрогнул, и его твердый голос разнесся по залу.

– О великий царь, должно быть, мои люди приняли стрельцов за разбойников. Они познали силу твоего гнева и заплатили за ошибку. Как я могу загладить их вину? – Сколько ты хочешь получить на этот раз?

Царь нахмурился:

– У тебя много земель вокруг Сиренска.

Князь дрогнул. Его жена издала протяжный стон. Василий попытался успокоить ее.

– Ваше величество… – начал Овцын, но разум все же обуздал чувства, В любом случае бедность лучше могилы. – Я с радостью отдам их вашему величеству в знак преданности и покаяния.

Жена князя застонала опять.

– Старший боярин Скуратов оценит их. Овцын молча склонил голову.

– Твоя дочь будет возвращена тебе.

– Ваше величество очень добры.

– Но у нас есть вопросы к твоему сыну.

– К моему наследнику?

– Пусть выйдет.

Поднявшись со скамьи, Василий неспешно подошел к трону. Громадный, как подпирающие потолок колонны, он опустился на колени рядом с отцом и, выждав паузу, наклонился.

– Встать! Встать!

Юноша встал. Как колонна. Он выдержал взгляд царя, не опустил глаза, и собрание затаило дыхание, с замиранием ожидая, чем обернется такая намеренная дерзость.

– Ты тоже, князь.

Григорий неуклюже поднялся. Его голова едва доставала до плеча его сына.

– Что же это? Как такой карлик смог породить такого великана? Или твоя жена баловалась с кем-то из слуг? А может, все дело в колдовстве?

Вздох ужаса пронесся по залу.

– О великодушный повелитель! – уже без прежней уверенности воскликнул Григорий. – Да, колдовство было! – И снова собравшиеся ахнули, а лучники подняли луки. – Но очень давно, ваше величество, еще в правление вашего благословенного деда. Колдовство было направлено против меня. Все мои предки высокого роста… отец… дяди… Но я, ваше величество, был больным ребенком. Ведьмы, наложившие заклятие, сгорели на костре, но успели сделать свое черное дело. К Василию это не имеет Никакого отношения.

Царь поиграл кнутом, как бы раздумывая, послать на костер одного из Овцыных или обоих.

– Ладно. Ты можешь идти. А вот сын нам еще пригодится.

Пятясь и не переставая кланяться, Григорий отступил к скамье и бессильно упал между женой и Дмитрием. За несколько минут разговора с Игорем он как будто съежился. Царь перевел взгляд на его сына.

Юноша с едва начавшей расти бородой стоял непоколебимо, как скала, демонстрируя завидную смелость. Дмитрий с удовлетворением отметил, что не ошибся в суждении о возможном женихе для своей сестры. Впрочем, теперь все это уже не имело значения.

– Как тебя зовут, отрок?

– Василий Овцын, ваше величество.

– Этот род покрыл себя позором. Отныне ты просто Василий.

Юноша, в одно мгновение лишившийся всего, сжал кулаки, но ответил спокойно:

– Как прикажет ваше величество.

– Мне говорили, что разбойниками командовал какой-то великан.

Последовала пауза. Похоже, Василий оценил ситуацию и решил, что терять ему нечего.

– Я лишь помогал отразить нападение тех, кого мы сочли грабителями и убийцами, господин.

Глаза Игоря опасно блеснули.

– Вот как? – недоверчиво сказал он.

Некоторое время все молчали. Тишину нарушали лишь всхлипы княгини Овцыной. Таша сжала руку брата.

– Воевода Вяземский?

С боковой скамьи поднялся однорукий мужчина. Подойдя к помосту, он остановился в нескольких шагах от собаки и опустился на одно колено. Вяземский был разбойником, убийцей и насильником, но Игорь сам помиловал его и поставил во главе особого отряда с условием, что он будет повешен при первом же проявлении жалости к кому-либо.