Все взгляды устремились на Джеки, но она была готова к вниманию. Ее фигуру облегал, подчеркивая стройность, черный костюм. На ногах – замшевые туфли-лодочки, на голове – миниатюрная шляпка, на шее – скромная нитка жемчуга. Акцент на черное прекрасно сработал – Джеки излучала горе и страдание. Типичная вдова, однако при этом молодая и привлекательная.

Двенадцать мужчин следили за каждым ее шагом, глаз не сводили юристы и все, кто находился в зале. Один Пит остался равнодушен и смотрел в пол. Протоколист суда привел Джеки к присяге, и она, заняв свидетельский стул, взглянула на зрителей. Скрестила ноги, публика не пропускала ни одного ее движения.

Труитт, улыбнувшись ей из-за кафедры, попросил назвать фамилию и адрес. Он превосходно натаскал ее, и Джеки выглядела откровенной и искренней. Последовали другие биографические вопросы. Ей тридцать восемь лет, имеет троих детей, пять лет жила в Клэнтоне, но после смерти мужа переехала в Джорджию.

– Теперь я вдова, – грустно добавила она.

– Где вы находились девятого октября прошлого года примерно в девять часов утра?

– Дома. Мы жили в доме священника рядом с методистской церковью.

– Где был ваш муж?

– В своем кабинете в церкви. Сидел за столом, готовился к проповеди.

– Расскажите присяжным, что произошло.

– Я убирала в кухне посуду, когда раздались звуки, которых я раньше не слышала. Три подряд, с небольшими интервалами, словно на крыльце трижды громко хлопнули в ладоши. Сначала я не обратила внимания, но потом будто что-то толкнуло меня проверить, как там Декстер. Я позвонила по телефону в его кабинет. Он не ответил. Тогда я покнула дом священника, обогнула церковь с фасада и вошла в пристройку, где располагался его кабинет. – Голос Джеки дрогнул, глаза увлажнились. Она прижала к губам ладонь и смотрела на Майлза Трутта. В ее руке белел бумажный носовой платок.

– Вы обнаружили мужа? – спросил обвинитель.

Джеки с трудом сглотнула и продолжила:

– Декстер сидел за столом, по-прежнему в своем кресле. В него стреляли, из ран текла кровь. – Она осеклась, несколько секунд молчала, тяжело вздохнула и вытерла глаза.

Единственными звуками в зале был легкий гул и ворчание радиаторов. Люди не смели ни пошевелиться, ни перешептываться. Терпеливо наблюдали, как Джеки мужественно собралась и обрела способность продолжать рассказ. Никто никуда не спешил. Город ждал целых три месяца, чтобы услышать, что произошло тем утром.

– Вы с ним заговорили? – спросил Майлз.

– Не уверена. Помню, что закричала и обежала вокруг стола. Я схватила его, потянула, хотя не могу утверждать, что все происходило именно так. Я ни в чем не уверена. Все так ужасно! – Джеки закрыла глаза, опустила голову и расплакалась. Присутствующие в зале и знавшие ее или мужа женщины тоже прослезились.

В показаниях Джеки не было необходимости. Защита предложила оговорить, что смерть Декстера Белла наступила в результате ранения тремя пулями, выпущенными из пистолета сорок пятого калибра. Симпатии и антипатии не способны повлиять на факты, и любая улика, если она не относится к делу, считается недопустимой. Однако судья Освальд, как всякий судья в штате и стране, позволял одному или двум уцелевшим родственникам жертвы подтвердить смерть. Истинной целью подобного действия было расшевелить присяжных.

Джеки сжала зубы и двинулась дальше. Или, по крайней мере, попыталась. Декстер лежал на полу, она обращалась к нему, но он не отвечал. Помнит, как, крича, выскочила из кабинета. И наткнулась на помощника шерифа с Хоупом. После этого в голове сплошной туман и все будто смазано.

Снова пауза. Затем Джеки разрыдалась и, казалось, больше не сумеет продолжить. Судья Освальд повернулся к Майлзу:

– По-моему, мы услышали достаточно.

– Да, ваша честь.

– Перекрестный допрос, мистерУилбэнкс?

– Разумеется, нет, – ответил Джон с глубоким сочувствием.

– Спасибо, миссис Белл, вы можете идти.

Уолтер Уилли сорвался с места, взял ее за руку и повел мимо скамьи присяжных, юристов и кафедры к ее месту в зале. Судье Освальду захотелось покурить, и он объявил перерыв. Первыми Уолтер Уилли вывел присяжных, затем на выход потянулась публика, и все разом заговорили. Прихожане сгрудились, чтобы обняться с Джеки. Эррол Маклиш сторонился толпы и наблюдал со стороны. В отличие от Джекки он никого не знал в зале, и его не знала ни единая живая душа.

Свидетельское место, ковыляя, занял Хоуп. Вообще-то, его звали Честером. Он объяснил суду, что Хоупом его прозвали в детстве. Хоуп нервничал, боялся и то и дело оглядывался на балкон, ища поддержки своих соплеменников. С той верхней точки давать свидетельские показания было бы намного проще. Внизу же на него таращилось столько белых – судья, присяжные, юристы, помощники шерифа, не считая зрителей. Хоуп затрясся и почти не мог произнести то, чему обучал его мистер Труитт в своем кабинете внизу. Они несколько раз проговаривали его показания, и мистер Труитт просил Хоупа расслабиться и просто рассказать то, что было. Вчера он расслабился и за день до этого в кабинете мистера Труитта тоже, но сейчас началось большое представление, с него не спускали глаз, и никто не улыбался.

– Смотрите на меня и больше ни на кого, – снова и снова повторял мистер Труитт.

И Хоуп, глядя на него, начал рассказ. Утром в среду он мыл витражные окна в доме священника. Эту работу он выполнял раз в месяц, и на нее уходило не менее трех дней. Он шел в кладовую, где хранил необходимые материалы и инструменты. Миновал дверь в кабинет преподобного Белла. Она была закрыта, и Хоуп знал, что беспокоить священника по утрам ни в коем случае нельзя. Голосов он не слышал и не видел, чтобы кто-нибудь входил в пристройку. И насколько понимал, в церкви находились всего двое: настоятель и он. Хоуп тянулся к бутылке с очистителем, когда раздались три громких звука. Одинаковые и настолько сильные, что буквально сотрясли здание. Хоуп бросился в коридор и увидел, что из двери кабинета священника выходит мистер Пит Бэннинг с пистолетом в руке.

– Как давно вы знаете мистера Пита Бэннинга? – спросил обвинитель.

– Давно. Он член церковной общины.

– Можете показать человека, который держал пистолет?

– Если необходимо. – Хоуп кивнул на подсудимого. А затем рассказал, как мистер Бэннинг прицелился ему в голову и он упал на колени, умоляя оставить его в живых. Мистер Бэннинг назвал его хорошим человеком, велел идти к шерифу и обо всем рассказать.

Хоуп дождался, пока мистер Бэннинг уйдет, и прошмыгнул в кабинет священника, хотя вовсе того не хотел. Преподобный Белл сидел в кресле, и из ран в голове и груди текла кровь. Глаза закрыты. Хоуп не мог сказать, сколько он там простоял, слишком испугался, чтобы ясно мыслить. Наконец он попятился и, ни к чему не прикасаясь, кинулся вон и побежал к шерифу.

Ни один адвокат не заработал бы очков, попытавшись опровергнуть такого свидетеля или посеять сомнения в правдивости его слов. Опровергать было нечего. С какой стати Хоупу искажать правду? Он видел то, что видел, и все. Джон Уилбэнкс встал и спокойно отказался от перекрестного допроса – он не мог ничего предъявить свидетелю штата.