«Интересно, сколько же ранов нужно, чтобы выиграть войну?» – гадал Тедди, склонный даже на этом этапе жизни к причудливым метафорам. Хотя на самом деле понадобилось ровно семьдесят два нот-аута (по количеству его боевых вылетов к концу марта сорок четвертого).

Когда Тедди возвращался на работу, в его походке чувствовалась какая-то новая легкость. Он остановился погладить греющуюся у стены кошку, приподнял шляпу перед элегантной женщиной, явно очарованной и улыбнувшейся в ответ (весьма заманчиво, особенно с утра). Остановился еще раз, чтобы понюхать гроздья поздней сирени, нависшие над садовыми оградами в Линкольнс-Инн-Филдс. Все-таки «слава и мечта» Вордсворта не совсем еще забыты, думал Тедди. При входе в банк на него внезапно повеяло знакомыми запахами полированного дерева и меди. «Нет, только не это», – подумал он.

Без малого два года спустя, когда на его форме появилась пара «крылышек» и обучение в Канаде по программе подготовки летного состава для войск Британского Содружества закончилось, Тедди вернулся из Нью-Йорка на борту «Куин Мэри».

– Потрясающе, – сказала, узнав об этом, Иззи. – Я тоже пару раз великолепно отдохнула на этом лайнере.

Тедди не стал объяснять, что этот лайнер стал теперь американским военным транспортом, где еле-еле нашлось для него место («на самой нижней палубе, чуть ли не в трюмной воде!»), и что людей (из которых половина всю дорогу блевала) туда набилось больше, чем пресловутых сельдей в бочку. И ощущение уязвимости такое же: они пересекали Атлантику в шторм, без каравана сопровождения, поскольку считалось, что бывший лайнер достаточно быстроходен, чтобы уйти от немецких подлодок; но Тедди не питал напрасных иллюзий.

– И кормили превосходно, – съязвил Тедди (хотя так и было, если сравнивать с нормированным пайком).

Он не понял, уловила Иззи его тон или нет. Тетушку порой бывало трудно раскусить.

В промежутке между возвращением из Канады и зачислением в учебную часть боевой подготовки у него образовалась пара свободных дней. Сестре удалось вырваться из Лондона в Лисью Поляну на обед. Иззи тоже «нагрянула», причем, по словам Сильви, без приглашения. Итак, по состоянию на осень сорок второго: Памела эвакуировалась неизвестно куда, но обещала скоро вернуться; Морис, работавший в Уайтхолле, бо́льшую часть времени отсиживался в бункере; Джимми отбыл на армейские учения в Шотландию. Хью умер. Как такое возможно? Разве мог отец умереть?

Тедди получил внеочередной отпуск по семейным обстоятельствам, и флот (в лице того самого бойфренда Урсулы, о чем Тедди так и не узнал) подыскал ему место на торговом судне, отправлявшемся с караваном, однако в последний момент отпуск отменили.

– Ничего страшного, ты бы все равно не успел на похороны, – сказала Сильви.

– Я удивлен, – вставил Морис, – что в разгар войны кто-то счел похороны веским основанием.

– Морису, – сказала Урсула, – доверяют шлепать – или не шлепать – печати и перечеркивать красным бланки заявлений. Именно такие люди и способны отменить отпуск по семейным обстоятельствам.

В любое другое время Мориса сильно задело бы предположение, будто он стоит в иерархии настолько низко, чтобы шлепать печати. Он вздохнул. Один беглый, небрежный росчерк фирменной серебряной ручкой. Ладно, в другой раз.

Того, кто отменил отпуск, следовало лишь поблагодарить: караван атаковали немецкие подлодки, и судно, на котором должен был прибыть Тедди, затонуло вместе со всеми, оказавшимися на борту.

– Спасен для высшей цели, – прокомментировала Урсула.

– Ты ведь в такое не веришь, правда? – Тедди забеспокоился, не подхватила ли сестра религиозную бациллу.

– Нет, – ответила она. – Жизнь и смерть – вещи случайные, вот что я усвоила.

– В точку. Проверено на предыдущей войне. – Иззи закурила сигарету, хотя не съела почти ни кусочка тушеной курицы, которую Сильви подала на обед.

Сильви забила птицу с утра по случаю «возвращения блудного сына». (Ну вот, опять, подумал он. Это что, его удел? Вечный блудный сын?)

– Блудный – это напрасно, – уверенно сказал Тедди. – Я учился воевать.

– И тем не менее, дорогой, в честь твоего возвращения мы забили откормленную курочку, – заметила Урсула.

– Не такую уж откормленную, – вставила Иззи.

– Кто даже не попробовал, пусть лучше помолчит. – Это, конечно, было замечание Сильви.

Иззи отодвинула тарелку, но Сильви не унималась:

– Доедай. Эта курица лишилась жизни ради тебя.

Урсула насмешливо хихикнула; Тедди ей подмигнул. Но веселиться не приходилось: ведь с ними не было Хью.

Когда объявили войну, Иззи уже жила по другую сторону Атлантики, но к тому времени, когда Тедди прибыл в Ливерпульскую гавань, тетушка вернулась, объявив «патриотизм» более важным принципом, нежели безопасность.

– Патриотизм, – уничижительно сказала Сильви, – рифмуется со словом «идиотизм». Ты вернулась домой потому, что твой брак развалился.

Как говорила Сильви, муж Иззи, известный драматург, крутил в Голливуде шашни «направо, налево и по центру». При слове «шашни» Тедди бросил взгляд через видавший виды обеденный стол на Урсулу, но та уставилась в стоявшую перед ней тарелку с жертвенной птицей.

У Сильви теперь был целый выводок несушек; она развернула в деревне успешную бартерную торговлю яйцами. Куры, которые переставали нестись, заканчивали свои дни на обеденном столе Лисьей Поляны.

– Эн-эм-эс, – сказала Урсула и, заметив непонимающий взгляд Сильви, пояснила: – Недостаток моральных сил. Колебания. Когда даже у лучших военных начинают сдавать нервы. Таких называют «цыплятами» и «трусами».

– В окопах я видела много подобного, – отметила Иззи.

– Ты не была в окопах, – отрезала Сильви.

Ее (как и всех) раздражало, когда Иззи заговаривала о своем участии в минувшей войне. Только Хью на удивление снисходительно относился, по его собственному выражению, к «войне Иззи». Как-то раз он столкнулся с сестрой во время кровавой битвы на Сомме, в перевязочном пункте близ линии огня. При виде родной сестры он растерялся. Иззи куда уместнее смотрелась в Хэмпстеде, где, расфуфыренная, заигрывала с каким-нибудь безответным собеседником. Если Иззи, как думал Хью, и впрямь была по молодости лет «нескромной», вступила в скандальную связь с пожилым женатым мужчиной и родила внебрачного ребенка, то грязь окопов успела выбить эти подробности у него из головы. В конце-то концов, перед ним возникла совсем другая Иззи: грязный фартук поверх незнакомой формы, на щеке кровь, а в руке – эмалированное ведро с чем-то кошмарным. Завидев Хью, она ахнула:

«О, ты жив, как здорово! Целовать не буду, я вся в крови».

В ее глазах стояли слезы, и в этот момент Хью простил сестру за все ее грядущие, покуда не совершенные ошибки.

«Что ты здесь делаешь?» – спросил он ее с нежностью и тревогой.