Я написала письмо лечащему врачу Скотта, где подробно изложила увиденное: как «парализованный» пациент не только ходит, но и поднимает тяжелую коляску и водит автомобиль. Тот ответил, что Скотт судится с работодателем – якобы причиной паралича стала производственная травма. Одновременно с этим я получила запрос от юриста, который интересовался медицинским заключением. Я переслала им медкарту, к которой приложила оба письма. Не знаю, чем закончилось дело. Вряд ли Скотт добился успеха. Иногда, правда, меня грызет совесть. Мы были с ним практически незнакомы, меня крайне возмутил этот низкий поступок, но кто я такая, чтобы его судить? Он много лет трудился на тяжелой низкооплачиваемой работе, содержал две семьи. Да, Скотт выбрал неправильный путь, но, возможно, ему просто не оставалось иного выхода. Если бы мы лучше разобрались в его мотивах, то, быть может, не относились так строго…

Настоящие симулянты встречаются редко. А еще их легко разоблачить: они ведут себя не так, как обычные больные. Что бы ни заставляло человека врать, он всегда сознает свою ложь и пытается ее скрыть. Он многое недоговаривает. Избегает анализов и обследований. И не стремится, как Ивонна, любой ценой узнать причину своей болезни.

Я не знала, встречу ли когда-нибудь Ивонну снова. Пациенты, не согласные со своим диагнозом, редко возвращаются в ту же больницу. Они идут к другому врачу в надежде услышать что-нибудь новое. Или предпочитают смириться с болезнью. Иногда, очень редко, человек выздоравливает сам – и называет это чудом. Я надеялась, что Ивонна все же справится. Из-за слепоты вся ее жизнь рушилась, и так не могло больше продолжаться.

Через несколько недель Ивонна вернулась. Ее в инвалидной коляске привезла дочь. Дома Ивонна справлялась без посторонней помощи, но в незнакомых местах ей нужно было сопровождение. Дочь сказала, что Ивонна отказывается брать в руки трость для слепых.

– Ей кажется, что так она смирится со слепотой и перечеркнет тем самым надежду на выздоровление.

– Наверное, в этом есть смысл, – ответила я. – Значит, сейчас надежда все-таки есть.

Мы ведь так и не нашли следов травмы или патологии, которые доказывали бы обратное. Хорошо, что Ивонна это понимала.

– Она согласилась встретиться с психиатром, правда, нехотя… Отец возражал, – добавила дочь.

Почему-то люди считали нужным говорить вместо нее.

Я обещала организовать прием у психотерапевта и спросила, есть ли какие-нибудь вопросы. Ивонна покачала головой.

Дочь развернула кресло к выходу, но Ивонна вдруг наклонилась и взяла меня за руку.

– Если зрение не вернется, мне больше незачем будет жить. Пожалуйста, постарайтесь.

– Вы обязательно поправитесь, – только и смогла сказать я в ответ.

Полагая, что на этом все, я открыла дверь. Однако, как часто водится, самые важные и неприятные вопросы остаются напоследок. Дочь Ивонны, выкатывая кресло, вдруг остановилась на пороге и выпалила на одном дыхании:

– Если она скажет психотерапевту, что дома все хорошо, – это будет враньем!

Я разинула рот – не столько от ее слов, сколько от манеры подачи.

– Мойя!.. – Ивонна схватила ее за руку.

– Это все, что я хотела сказать. – Дочь высвободилась и покатила коляску к выходу.

С тех пор Ивонну я больше не видела, но слов ее дочери забыть не смогла. Что было дальше, я вкратце узнала из писем психотерапевта. Тот излагал некоторые факты – довольно скупо и не вдаваясь в конкретику. Неэтично обсуждать личную жизнь своего пациента, и уж тем более фиксировать его откровения на бумаге – мало ли в чьи руки могут попасть эти записи.

В первом письме сообщались важные детали касательно истории болезни, а затем приводились некоторые личные подробности.

Ивонна вышла замуж в двадцать лет. Она утверждала, что очень счастлива в браке, хотя ради него ей пришлось многим пожертвовать: уйти с работы и переехать из родного города. Ее супруг, Джеральд, придерживался консервативных взглядов. Ивонна не хотела рано заводить детей, отговариваясь юным возрастом, но Джеральд настоял, и после рождения Мойи, старшей дочери, она смирилась. Все последующие беременности также были продиктованы желанием мужа. Ивонна говорила, что «не умеет с ним спорить».

Муж целыми днями работал, Ивонна занималась детьми, однако такое распределение ролей ее вполне устраивало. Джеральд оказался прекрасным семьянином; правда, со старшей дочерью, к великому прискорбию Ивонны, их отношения последнее время разладились.

Ивонна искренне считала свой брак счастливым, хотя из ее рассказов следовало, что она всегда уступает мнению мужа. Желание работать в магазине стало единственным серьезным поводом для несогласий в семье и (отчасти) конфликта Джеральда с Мойей. Джеральд считал эту работу бесполезной и даже унизительной, а дочь внезапно встала на сторону матери.

Решающим аргументом стал несчастный случай. Когда Джеральду сообщили о нем из больницы, он первым делом заявил, что Ивонна должна уйти с работы. Она пыталась возражать, поэтому тем же вечером Джеральд позвонил от ее имени руководству магазина и сказал, что супруга увольняется. Вскоре их спор и вовсе утратил смысл, потому что Ивонна ослепла.

Затем в письме описывалось ее нынешнее состояние. Ивонне нелегко было признать функциональную природу слепоты, но ради надежды на выздоровление она старалась изо всех сил. Дома ей приходилось нелегко. Джеральд нанял женщину следить за хозяйством и ухаживать за детьми, поэтому Ивонна чувствовала себя ненужной и очень боялась того, что будет с ней дальше.

В итоге Ивонна дала согласие на стационарное лечение в психиатрической клинике.

Второе письмо пришло через несколько месяцев.

«После четырехнедельного курса Ивонну выписали. Сперва возникли некоторые споры по поводу того, где ей жить дальше. Она хотела вернуться в прежний дом к семье, но в конце концов решила, что с дочерью будет лучше. Терапия – в том числе когнитивно-поведенческая, – кажется, была плодотворной. К Ивонне частично вернулось зрение. Мы продолжаем лечение амбулаторно».

Результаты сообщались в третьем, последнем письме.

«Раз сообщить, что зрение Ивонны полностью восстановилось. Она продолжает профилактическое лечение, хотя до сих пор, как и муж, сомневается в диагнозе. Она вернулась домой, говорит, что все хорошо, что она счастлива опять заниматься воспитанием младших детей. Поэтому выходить на работу не считает нужным».

С тех пор я иногда о ней думаю – о том, что чуть не оказала ей медвежью услугу. Ивонна мне нравилась. Мне было ее жаль. Но я не верила в ее слепоту. А потом раз за разом встречала других таких же пациентов – отчаянно сдающих одни и те же анализы и пытающихся докопаться до причин своей болезни. Лишь благодаря им я поняла, как сильно ошибалась в Ивонне.

Я помню, как на конференции первый раз посмотрела ролик с невидимой гориллой. Гориллу я не заметила. И это меня поразило. Ладно бы я упустила нечто тривиальное, потому что разум был поглощен по-настоящему интересными событиями. Но нет, я смотрела довольно скучный ролик и при этом не заметила такой абсурд и нелепицу!