Потом настал черед Кавказа, которого я тогда толком не знал. По заданию редакции журнала «Вокруг света» поехал на юг советского Азербайджана, к талышам, еще одному «народу-призраку», и написал очерк «Скажи свое имя, талыш». То было честное письмо, вызвавшее переполох в Москве. Еще бы, впервые за пятьдесят лет, вопреки партийным указам названо имя «народа-призрака». Но и этот очерк еще не разбудил во мне тюрколога. Оковы советизма пали в моем сознании после поездки к лезгинам… Там, в горах, я постепенно становился вольным тюрком, который готовился задать себе главный вопрос: «Кто есть я? Что есть мои корни?».

Шел 1990 год – год моего прозрения, сердце очищалось от коросты, когда писал очерк «Лезги из Тагирджала», где доверил бумаге чужую боль, ставшую своею. Двадцать лет минуло, а как будто это было вчера. Теперь понимаю, как же мало тогда знал. Больше чувствовал. Но не откажусь ни от одного слова, ни от одной буквы в тех, еще «зеленых» очерках, которые вывели меня к истокам моего народа – на новую дорогу.

Даю эти очерки с небольшими сокращениями.

Январь здесь не пушистый и не белый. Декабрь и февраль – тоже. Снег в Ленкорани всегда редкость, выпадет и тут же растает. Вечнозеленые сухие субтропики, рай земной на берегу Каспийского моря, почти около границы с Ираном.

Ленкорань в старину звалась столицей Талышского ханства, сколько лет назад, вряд ли кто знает. О ней упоминал Геродот. И до Геродота стояла она. Менялась архитектура, рушились крепостные стены, возводились новые, отступало и наступало море, приходили и уходили враги, а Ленкорань все стояла. И сейчас стоит она, сохранив старинный маяк, ханский дворец, добавив панельные коробки и немного чего-то современного, железобетонного. Однако не самобытный город привел меня в Азербайджан – Всесоюзная перепись населения 1989 года.

Из Баку до Ленкорани самолет летит минут тридцать– сорок, поезд идет лишь ночь, я добирался четверо суток. Нет, транспорт был ни при чем… До поездки в Азербайджан я понимал перепись как свободный сбор данных о населении, где каждый волен в ответах. Теперь не знаю – волен ли?

Трудное время переживал этой зимой Баку, у всех на устах одно только слово – Карабах. Оно резало, жгло, не давало спокойно жить и работать. Военное положение, комендантский час, танки, патрули на перекрестках… А перепись шла. Трудно, но шла.

День, другой наблюдал я четко организованную работу бакинских счетчиков и инструкторов. Ездил по переписным участкам, видел, как нелегко шла перепись. Ведь были люди, которые после сумгаитской трагедии никого не пускали в дом, и ни уговоры, ни милиция не помогали. Перепись – одна из форм проявления свободы, и с этим приходилось считаться. Были счетчики, которые в последний момент отказались помогать – боялись ходить по чужим домам. Все было. Хорошее и плохое всегда рядом. Порой гостеприимство и хлебосольство бакинцев перерастали в проблему времени. Стол с чаем становился едва ли не обязательным атрибутом переписи. А это в конечном счете те самые минуты и часы, которых счетчику отпущено мало…

И до чего же интернационален Баку, этот огромный город на перекрестке Востока и Запада! Здесь и русские теперь не такие, их речь стала своеобразной – распевно-вопросительной. Нигде в России так не говорят. У бакинцев, выходцев из воронежских, смоленских, пермских краев, другим стал не только русский язык, но и сам стиль жизни – неторопливый, размеренный.

Тут даже панельным домам-коробкам придан свой, «бакинский» колорит. Может быть, виноградные лозы (до третьего-четвертого этажа) придали им своеобразие? Или скромный железобетонный орнамент? Или сами люди? Не знаю. Но город греет душу своей самобытностью.

Люди здесь живут, общаясь, перенимая друг у друга понравившиеся черты… В знакомстве с городом прошел день. И еще два. Я пока только по Баку езжу. Визит туда, визит сюда, а срок командировки и переписи истекает. В Ленкорань выехать непросто. Билет не купишь. Нужны особые разрешения. Приграничная зона. Наконец купил-таки билет на ночной поезд и выехал.

В поезде сразу повезло: соседи по купе говорили не по-азербайджански. И я почувствовал это. Другие звуки: не распевно-вопросительные, а короткие, цокающие. Как у птиц. Хотя внешне попутчики не отличались от азербайджанцев – такие же черные, усатые, со сверкающими глазами. И все-таки отличались. Лица у них другие, высеченные другим «скульптором».

Спросить? Неудобно.

…В Ленкоранском горкоме комсомола давно так не удивлялись: корреспондент из Москвы? О талышах?

– Есть, конечно, у нас талыши, – сказал секретарь горкома Ильгар Дадашев, – целые деревни. Но сколько их в районе – не могу ответить.

Потом узнал, в Ленкорани многие люди, особенно те, кто при должности, называют себя азербайджанцами. Они живут с одним и тем же этнографическим курьезом: отец – талыш, мать – талышка, а дети – азербайджанцы.

Вагиф Кулиев, заведующий отделом горкома, стал моим гидом и переводчиком в поездках по району. Он называет себя азербайджанцем, а родители у него талыши. Учился парень во Владимире, лучшего, чем Вагиф, помощника придумать трудно – человек свободно знает три языка! На трех – совершенно разных! – языках говорит сегодня Ленкорань. И не заметит этого только глухой.

Азербайджанский язык – это огузская группа тюркских языков. Раньше письменность была на основе арабского, потом русского алфавита, теперь латиницы. Русский язык, как известно, – наиболее распространенный из славянских языков. А талышский отличается от русского и от азербайджанского так же, как отличается от них, скажем, эстонский или английский.

Фарси наиболее близок к талышскому. Но даже не современный фарси, а скорее древнеперсидский, потому что на берегу Хазарского моря талыши жили в глубокой древности, когда Персия представляла собой несокрушимую силу и Ленкорань была ее северным форпостом.

Называлась она Ланкон, что означает на талышском языке «дома из камыша».

Если верить путеводителям, выпущенным двести лет назад (я смотрел книгу, изданную в 1793 году) и шестьдесят лет назад, то: «В Ленкорани замечательных древностей нет, но район богат древностями…». Специально «древности» здесь никто не изучал, находили, например, византийские монеты – целые клады! – находили городища, развалины укреплений, громадные курганы. Впрочем, их и искать не надо было, они на виду. И что же? Находки не вдохновляли исследователей. О них молчали, чтобы быстрее забыть.

Так и стояла Ленкорань, камышовый город, где хижины с глинобитным полом, улочки и кривы, и пыльны, заборы увиты плющом и колючей ежевикой, а сточные канавы тянулись через весь город к рисовым чекам, что на окраине, и терялись в лесах тростника. Непроходимые заросли, в которых можно заблудиться, окружали город.

Камыш в старину охранял талышей от врагов. Камыш давал работу. До сих пор традиционное ремесло талышей – плетение из камыша. Циновки, сундуки, сумки, мешки, всевозможная домашняя мелочь, по ним узнавали талышей на восточных базарах. Говорили, что лучше мастеров нет. В каждом доме имелся «ткацкий станок», где охапка камышовых стеблей превращалась в изделие.