— Мой сын тебя обожает.

Воспоминание о маленьком негоднике помогает мне справиться с голосом.

— Что-то я в этом не уверена.

— Этим вечером он говорил только о тебе.

— Правда?

— Правда.

— Что ж, мне он тоже понравился. — Удивительно, но это правда.

— Ты будешь великой королевой.

Мой рот раскрывается. Я смотрю на него, будто окаменев.

Он лишь кивает, не обращая внимания на мое удивление.

— Скоро я объявлю о нашей помолвке.

Он наклоняется и целует меня в щеку, немного растягивая момент. У него мягкие, слегка влажные губы. Вот бы он немного подвинул их, прямо к моим губам.

Я бормочу непонятные слова вежливости, пока он удаляется, потом наблюдаю, как он уходит, переступая длинными ногами. Дверь в комнату Алехандро закрывается, и замок щелкает прежде, чем до меня доходит смысл его слов.

Помолвка.

Он не собирается сообщать жителям Джойи Д'Арена, что мы уже женаты.

Сегодня я трижды проявляла силу воли — на заседании Совета, с Розарио и с Косме. Но с Алехандро я превращаюсь в беспомощное желе. Он хороший человек, я не сомневаюсь. И ослепительно красивый. Но мне не нравится, в кого я превращаюсь рядом с ним.

Мне надоело, что со мной обращаются как с ребенком. Я устала от секретов. Все произошедшее вызывает у меня отвращение. Злость закипает во мне, и я чувствую себя смелой. Достаточно смелой, чтобы крикнуть: «Химена!»

С растрепанными волосами она бежит через атриум.

— Что случилось? Ты в порядке?

— Химена, почему я в опасности? Почему здесь мне находиться безопаснее, чем в Оровалле?

С поникшими плечами она прислоняется к арке. Я вижу борьбу на ее лице — морщины бороздят лоб, губы сжаты в ниточку. Ее верования, воспитанные Виа-Реформа, мешают ей обсуждать со мной Божественный камень. Но она этого хочет. Я знаю.

Я мягко говорю:

— Разве ты не думаешь, что для моей безопасности лучше, чтобы я знала, с чем мне предстоит столкнуться?

На ее лице возникает выражение покорности, она вздыхает.

— Имели место некоторые… инциденты. Совсем недавно твоего дегустатора отравили.

— Дегустатора? Когда?

— За несколько месяцев до того, как ты вышла замуж за короля.

— У меня был дегустатор?

Она ничего не отвечает.

Мое сердце дико стучит. Кто-то пытался убить меня.

— Потому что я принцесса? Или потому что я Носитель?

— Ничего нельзя достичь, убив вторую принцессу. Только если кто-то хотел оставить путь к власти открытым. Но на твою сестру никто не покушался.

— У меня был дегустатор.

Какая-то женщина ежедневно рисковала своей жизнью ради меня. Умерла за меня. А я ее не знала.

— Тогда неудивительно, что вы с Аньяхи так переполошились, когда я сбежала в кухню.

— Да. Наверное, ты обратила внимание, что она всегда сама приносила и сервировала тебе еду? Потому что она должна была пробовать ее во время этих ночных набегов.

Внезапная тяжесть наваливается на грудь. Химена подбегает к кровати и обнимает меня.

— Мне так жаль, солнышко. Мы старались оградить тебя от этого, чтобы у тебя было совершенно нормальное детство. Здесь ты в безопасности, потому что лишь немногие следуют пути Господа, а большинство никогда не узнает имя Носителя.

— Но почему? Почему кто-то хочет убить меня из-за того, что я ношу Божественный камень?

Она гладит меня по плечам.

— Ох, есть множество причин. Потому что ты политический символ, даже для тех, кто не верит в силу Господа. Потому что религиозный фанатизм заставляет некоторых людей делать странные вещи.

Кому знать, как не ей.

— И будем откровенными до конца, твой камень, вырезанный из тела, стоил бы баснословных денег на черном рынке.

У меня перехватывает дыхание от ее прямоты, от простой мысли о том, что мой Божественный камень может быть обычным предметом торговли.

— Ох, солнышко, я не хотела тебя пугать, но теперь ты видишь, почему тебе следует быть осторожной? Пожалуйста, скажи мне, что ты все поняла.

— Я поняла. — Мне приходится выдавливать из себя слова.

Проходит много времени, прежде чем я задуваю свечи и закрываю глаза.

Не знаю, что меня будит. По моей просьбе Химена оставила дверь на балкон открытой, и легкий ветерок колышет занавеси. Но этот шелест очень тих и никогда прежде не мешал мне спать. Очень темно, потому что луны нет. Я смутно вижу очертания моего туалетного столика и столбиков для балдахина, подсвеченных медным сиянием, проникающим с балкона из города, который никогда не спит.

Я чувствую стойкий сладкий запах корицы. Он достаточно силен, чтобы мой нос зачесался. В темноте я ощущаю присутствие человека и думаю, что это Химена, пока мой рот не затыкает кусок ткани. Я пытаюсь повернуть голову набок, но ткань тяжелая и закрывает все мое лицо. Вот от чего предостерегала меня Химена, чего все боялись. Я должна закричать, чтобы предупредить мою няню.

— МНННГГГ! — Это все, что мне удается произнести. На эту попытку я трачу весь воздух, что был в легких, и сердцебиение заполняет образовавшуюся пустоту. В уголках глаз выступают слезы, голова начинает кружиться от необходимости сделать вдох. Я всасываю воздух через ткань, несмотря на придерживающую ее руку. Я ощущаю момент триумфа: попытка удушения не увенчалась успехом. Может, если я столкну столбики или перевернусь… но запах корицы уже щекочет мне глотку. Голова кружится; я проваливаюсь глубже и глубже в матрас. Что-то накрывает меня, темнее, чем просто ночная тьма, и жарче, чем пустынное лето. Медное сияние исчезает с моего балкона.

Меня мягко качает из стороны в сторону. Руки прижаты к телу, как будто меня спеленали. А может, я в гробу. Мои веки трепещут, но они крепко слиплись. Я не могу заставить их открыться. Через миг я уже и не пытаюсь, потому что понимаю, что свет ударил бы по глазам слишком больно. Я всегда воображала, что загробный мир — это яркое место, но без пустынной жары. И без привкуса скисшего мяса во рту.

Я слышу разговор. Спокойный, неспешный, мирской. Что-то насчет привала, провианта, какая-то шутка про верблюда, которую я не понимаю, но все смеются. Один из голосов — женский, и очень знакомый. Я не могу вспомнить его, но смутное узнавание заставляет меня крепко сжать челюсти.

— Принцесса скоро проснется, — говорит кто-то.

— Мы уже слишком далеко, чтобы переживать об этом, — отвечает знакомый голос.

Я пытаюсь вывернуться, крикнуть или пнуть что-нибудь, но тело мне не повинуется. Горячее отчаяние сжимает легкие. «Вы не можете забрать меня, — всхлипываю я где-то в глубине своего неподатливого тела. — Не можете! Алехандро собирается жениться на мне!»