— Если?! — возмущенно переспросил Джо. — Если?!

Примерно в это же время на перекрестке Восьмой авеню и Тридцать девятой улицы прорвало водопроводную магистраль.

— Рози, уверяю, ты была великолепна, — начал Джо, когда они застряли в транспортной пробке между Тридцать второй и Тридцать третьей улицами. — Ни на секунду их не выпускала из кулачка.

— Я тебя умоляю! — Она замахала на него рукой. — Это самая дружелюбная публика в мире. Мне исключительно повезло. Я бы могла просто читать им телефонную книгу.

— Да брось, ты молодчина. — Джо постучал по приборной доске тыльной стороной ладони. — Правда, Энди?

— Правда.

Розмари повернула голову, покосилась на сына — тот сидел сзади, согнувшись в три погибели. По его шевелюре, скулам, бороде пробегали отблески фонарей.

— Ты хорошо себя чувствуешь? Он ответил не сразу:

— Вообще-то не совсем. Надо бы перекусить… — Энди потер ладонью живот.

— Ox! — Розмари потянулась через спинку сиденья, дотронулась до другой его руки, лежащей на колене. — Надеюсь, это не из-за того пирога с ветчиной и сыром? — Думаю, нет.

— С ветчиной надо поосторожнее, — наставительно заявил Джо, вставляя кассету в плейер.

Вместе с медленным потоком транспорта они пересекли Тридцать третью улицу и поехали по Десятой авеню. Элла Фитцджеральд исполняла «Песенник Ирвинга Берлина»; Розмари прослушала больше половины кассеты. В одиннадцать с лишним «альфа-ромео» выбрался на Восьмую авеню и поехал через Сороковые. О Джуди Розмари не слишком беспокоилась — индианка спит на диване или, что вероятнее, возится с костяшками скрэббла, составляет анаграммы. «Жареные мулы»! Надо у нее выклянчить ответ, сегодня же, хоть на коленях, а то еще, чего доброго, Джуди исчезнет без следа. Обидно, столько времени пропало из-за этих дурацких десяти косточек!

— Ну, дальше все пойдет как по маслу, — сказал Джо.

— Поплюй через плечо.

— Сама поплюй. — Глядя в зеркальце заднего вида, он прижался к тротуару, затормозил. С воем, разбрасывая красные и белые сполохи, мимо промчалась полицейская машина, за ней вторая, тоже крутя мигалкой. Вой стих вдалеке. Элла Фитцджеральд пела, что, на ее взгляд, денек выдался прекрасный и все хорошо.

— Нет, Элла, вовсе не прекрасный, а черт знает какой, — произнесла Розмари, глядя на тающие вдали огни полицейской машины.

Разве не чудесный день?

Хлещет дождик в окно.

Уходить мешала лень,

А теперь все равно…

— Давайте послушаем новости, — предложила Розмари.

— А мне нравится это.

— Мне тоже. — Джо, глядя в зеркало, снова принял вправо и притормозил.

Розмари потыкала в приборную доску пальцем, понажимала кнопки.

— О-о! — простонал Джо. — Ладно. Средняя кнопка. И поаккуратнее.

Мимо с воем пронеслась «скорая помощь».

Розмари глубоко вздохнула и расслабилась на ковшеобразном сиденье.

Дикторша рассказывала о залитых водой подвалах Адской Кухни[16], об остановленных поездах метро. О пожаре на Уэст-Хьюстон-стрит — за четыре дня до Рождества два человека погибли, десять семей осталось без крова.

Розмари печально вздохнула и покачала головой. Мимо, сверкая мигалкой, проехала еще одна полицейская машина.

— Ты как?

— Да так себе.

— Энди, — сказала она, положив руку на спинку сиденья, а сверху опустив подбородок, — Фил тебе никого не напомнил?

Он промолчал.

— Лея Фаунтин. Глаза, челюсть…

— Да, ты права.

— Ого-го!

Она повернулась. «Альфа-ромео» остановился у светофора перед Коламбус-Секл. Впереди и слева кружились, мигали, сверкали красно-бело-янтарные огни.

— О, Боже… — произнесла она. Джо похлопал ее по бедру, прикрытому полой плаща.

— Возможно, ничего серьезного, — сказал он. И не убрал руку.

Энди рассмеялся:

— Бомбы боятся. «Лютеране против Лютера».

— Рада, что тебе лучше, — проговорила Розмари, косясь на полыхающие огни.

Джо убрал руку с ее бедра и врубил первую передачу.

— Что происходит? — спросил Джо через окно. Полицейский, пропустивший машину к воротам гаража, сгорбился и ответил:

— Убийство, больше ничего не знаю. Люблю вас, Розмари!

Они поехали по спиральному спуску — вниз, вниз, вниз. Джо остановил машину перед охранницей в форме, та обошла вокруг «альфа-ромео», нагнулась и отворила дверцу со стороны Розмари:

— Здравствуйте, Розмари. Вы так хорошо выглядите!

— Спасибо. — Опираясь на руку охранницы, Розмари вышла до смешного низкой, подчеркнуто спортивной машины.

"Странно. Казалось бы, мужчина в летах…» Прочитав вышитое на груди имя, она сказала:

— Спасибо, Киша. — И показала наверх. — Вы ничего не знаете о…

У Киши округлились карие глаза, она наклонилась к Розмари.

— Убита женщина, — сказала она. — В вестибюле, в бутике. Столько кровищи!

У Розмари перехватило дыхание.

— Где, говорите? — Энди, наполовину выбравшийся из своей щели» смотрел вверх. Розмари протянула ему руку.

— В бутике, — ответили они с Кишей хором. Он выпрямился, нахмурился.

— Что случилось? — спросил Джо, стоя по другую сторону машины.

— Женщину убили, — ответила Киша, обходя вокруг капота «альфа-ромео». — В бутике. А в чьем, не знаю.

— Хочу подняться, — проговорила Розмари. — Энди, ты иди прямо к себе, прими что-нибудь и ложись в постель. Очень плохо выглядишь. У тебя есть что-нибудь от желудка?

— Ничего, и так оклемаюсь, — сказал он. Она дотронулась до его лба, подержала ладонь, глядя в сторону и хмурясь. Он стоял неподвижно, смотрел на нее.

— Температуры нет. — Розмари опустила руку, посмотрела ему в лицо. — Но все равно, прими два аспирина. Чай у тебя хоть найдется? Завари или закажи внизу.

— Ты и правда была на высоте. Даже и не такую добрую публику проняло бы.

— Похвала мастера, — улыбнулась она. — Дорогого стоит, мерси. Сделай, как я сказала.

Она проводила сына до двери с табличкой «Вход только по служебным пропускам», поцеловала в щеку. Он провел карточкой в пазу электронного замка. Джо встал у косяка и удерживал дверь, пока Энди с помощью карточки вызывал лифт.

В кабине Энди повернулся к матери и шоферу.