— Не обращайте внимания, у них у самих стыда нет. Вам и так досталось — пожар, амнезия, — а они еще добавляют. Зависть все разъедает, как кислота.

Я с головой ушла в работу, полностью сосредоточилась на ней, чтоб ни о чем не думать и ничего не помнить. Но по вечерам меня вновь одолевала тоска и мучила совесть. В «Мастерской» теперь не было спасения от всеобщего внимания. Жан вновь устроил праздник, и все пили шампанское, отмечая мое повышение. Он жал мне руку, твердил, что гордится мной.

— Зельда — вы лучшее, прекраснейшее из наших достижений.

Потом спрашивал с беспокойством:

— Неужели у вас по-прежнему нет никаких воспоминаний?

Предлагал обратиться к лучшим специалистам.

— Зельда, для вас мы ничего не пожалеем. Один американский врач разработал новый подход к преодолению амнезии, причем весьма многообещающий.

Настаивал на моем участии в общей жизни.

— Вскоре у нас начнутся лекции по истории культуры. Вам просто необходимо на них присутствовать. Восстановить базовые познания, заново открыть для себя искусство.

Я задыхалась от преизбытка его заботы и тепла. Не знала, что меня мучает больше: мое самозванство или возрастающее, подавляющее, навязчивое присутствие Жана. В «Мастерской» он казался вездесущим, постоянно брал меня под руку, обнимал за плечи, водил по всем помещениям, словно хотел похвастаться мной перед всеми.

Других, наоборот, моя слава начинала раздражать. Особенно Сильви. Когда она передавала мне документы, я чувствовала на себе ее взгляд, подозрительный, пронизывающий. Будто Сильви догадывалась о подлоге и пыталась вывести меня на чистую воду.

Как-то раз я пожаловалась на нее мистеру Майку.

— Она неплохая, — вступился он за Сильви. — Просто старая прислужница, влюбленная в священника. А священник смотрит на тебя как на знаменье божье. Вот она и злится…

— Они оба ошибаются, это-то меня и беспокоит.

— Не ошибаются, ты и вправду чудесная. В огне не сгорела, о камень не расшиблась, все позабыла, а такую головоломку решила. Ты из бездны вынырнула. За тобой никто не угонится.

— Ты тоже из бездны вынырнул.

Он вдруг помрачнел и умолк.

— Не из такой, поверь.

С некоторых пор я стала приходить по вечерам к нему в комнату, особенно если днем не удавалось встретиться в булочной. Ведь я все чаще обедала с Робертсоном или с нашими деловыми партнерами.

Мистер Майк стал моим первым настоящим другом. Старый Канарек и школьные подружки не в счет. На следующий день после той, давней трагедии девчонки стали шарахаться от меня. Наверное, родители так их настроили. Не разрешали со мной играть.

Мистер Майк непохож на других. С ним не нужно притворяться, умничать, применять обходные маневры. Он говорит то, что думает, причем говорит и думает искренне, без затей. Язык у него забавный. То армейское прошлое всплывет, то уличный опыт, то простонародный юмор. «Попал под обстрел». «Торчок-сморчок». «Как в лужу пернул». Нам обоим выпало счастье начать жизнь заново, так что мы понимали друг друга. Мне с ним было легко, а ему — со мной. Остальные заставляли нас напрягаться, тянуться, вставать на цыпочки, оправдывать надежды, возложенные на нас, таких незначительных и невзрачных.

Ему первому я объявила о своем решении.

— Хочешь снять квартиру?

— Да, денег у меня хватит. А здесь мне трудно дышать. Я будто в западне. Кажется, что за мной следят днем и ночью. Хочется вольной спокойной жизни, без оглядки на чужих людей.

Мистер Майк сомневался, что я поступаю разумно. Считал, что я преувеличиваю. Ведь он не знал, каких усилий мне стоит постоянная ложь, необходимость замалчивать, прятать свои воспоминания, привычки, пристрастия.

— Без тебя «Мастерская» опустеет.

— Ничего подобного. Моя комната куда нужнее другим пострадавшим. Занимать ее нечестно по отношению к ним.

— Это Жан тебе сказал?

Нет, конечно, не Жан. Сильви. Я встретила ее вчера в холле, куда спустилась, чтобы купить в автомате бутылку воды.

— Зельда, хочу еще раз поздравить вас с назначением коммерческим директором у Робертсона. Потрясающее достижение! Мы рады за вас, и нам очень жаль, что вы нас покидаете.

— В смысле?

— Рано или поздно из «Мастерской» уходят все нуждающиеся. Вернее, перестают в нас нуждаться. Мы даем лишь временное пристанище. Расставаться всегда мучительно, к людям привязываешься, привыкаешь. Однако птенец с окрепшими крыльями улетает из гнезда. Освобождает место другим птенцам. Если бы вы знали, сколько просьб о помощи мы получаем!

Я догадывалась, что ею движет не только сострадание к ближним, но вместе с тем она была права. Да и мне самой хотелось свободы, что верно, то верно.

— Я согласна с вами, Сильви. Завтра же начну подыскивать жилье.

Мистер Майк допил пиво и тяжело вздохнул.

— Я буду скучать по тебе.

Я чмокнула его в щеку.

— Я не дам тебе соскучиться. Мы будем по-прежнему встречаться каждый день в булочной. Если ты, конечно, не придушишь свою несчастную матушку. Но ведь и это — повод для встречи. Я приду и помогу тебе спрятать труп. Так и знай!

— Я тоже тебя не оставлю. Помогу перебраться.

Мистер Майк криво улыбнулся, неловко поцеловал меня в лоб, отряхнул свой пиджак. Я еще никогда не видела его таким грустным. Он растрогал меня до слез.

Мне всего привалило поровну, и счастья, и беды. Счастье в том, что Малютка ко мне привязалась. А беда, что настала пора прощаться. И город, и жизнь — все нас теперь разделяет. Я ничего другого и не ждал, ясен пень, так и должно быть. Да и ей, бедняжке, в «Мастерской» неуютно, вечно она стремается, оглядывается. Амнезия с человеком и не такое делает. Помню, у одного парня после контузии и осколочного в голову тоже память отшибло напрочь. Мерещилась ему всякая хрень, голоса, мелодии, шумы какие-то. Совсем крышан поехал. Док три недели с ним возился, а потом в психушку сдал. Там его «ксанаксом» накачали, голоса-то и стихли. И никакого больше радио в башке.

Малютка меня в щеку поцеловала, посмотрела прямо в глаза.

— Мистер Майк, — говорит, — я и не знала, что такие, как ты, бывают на свете. Неужели же я тебя брошу?

Прямо вот так и сказала, ну, типа такого. У меня от этих слов прямо кровь закипела. Но я вида не подал, наступил на горло собственной песне, она и не заметила ничего. Только предложил ей помощь с переездом, и все.

Зато Жан разбушевался не на шутку. То есть Малютке он тоже ни слова поперек не сказал, будто ему до лампочки, а вот мы с Сильви огребли по полной. Как завопит: «Мер-р-ртен! Майк!» Как набросится, как начнет слюной брызгать и словно щенят мордой возить…