– Ну, дак не останетесь ли чё ли? Эх! – сокрушался Миша, уже переставший смущаться, а жена потихоньку шипела ему в ухо, чтобы отстал от гостей. За руль теперь сел Макс, который стоически отказывался за столом от водки, настоянной на кедровых орехах. Впрочем, как они ни упирались, им насовали с собой и кедровки, и шанежек, и пирогов с синявками-сыроежками, и даже банку рыбки-сырка (она же пелядь) домашнего пряного посола. Илья переживал, но Лина успокоила его, сказав, что оставила хозяевам целую сумку подарков, а Макс добавил:

– Илья Константинович, вы можете, если хотите, доброе дело для них сделать. Миша меня прижал в уголке, стал допрашивать, кто вы. Я особо не распространялся, сказал только, что у вас есть определенные возможности. Он просил поспособствовать, чтобы им больницу вернули, а то ее в Северотурьинск перевели, не наездишься.

– Ничего себе, в Северотурьинск! – возмутилась Лина. – Илья, мы можем что-нибудь сделать?

– Ну, дак сделам. Для своих-то и не сделать ли чё ли? – ответил Илья, и Лина рассмеялась, так хорошо он изобразил местный говор.

Она видела, что Званцев успокоился и даже доволен. Добравшись ближе к ночи до гостиницы, они хотели было разойтись по номерам, но Илья вдруг остановился:

– Ребята, а давайте напьемся?

Макс покосился на Лину, но она спокойно ответила:

– Давайте! У нас в номере, да? Закуска есть. Водки мало, конечно. Что нам на троих одна бутылка – как нет ничего. Ты тогда иди в номер, а мы с Максом прогуляемся и отоваримся. Есть же тут какие-нибудь круглосуточные магазины?

Они разошлись, и Лина сказала Максу:

– Пусть один побудет, в себя придет. Слушай, а чего ты такой замороженный? Илью боишься?

– Субординация, сама понимаешь.

– Да ладно тебе. И перестань его по отчеству называть! На службе само собой, а здесь странно звучит.

– Как-то неловко.

– Илья сам просил тебе сказать. Давай пока забудем о субординации? Понимаешь, у него друзей совсем нет. А вы с ним ровесники. Он вообще-то адекватный. Просто на него столько всего сразу навалилось – приходится напрягаться.

– Да, ему трудно, я понимаю. Старик так внезапно умер, никто не ожидал. Званцева-то при Старике и слышно не было. То есть о нем слышали, но в действии редко наблюдали. А те, кто наблюдал, долго потом в себя приходили. Старик его на все горячие точки посылал. Предприятий-то много – и проблем много. А он приедет, вникнет – и проблем как не бывало: половина сотрудников в обмороке, треть уволили, а машинка дальше вертится. Крутой мужик, уважаю.

Макс взглянул на Лину, которая рассматривала бутылки на витрине винного отдела, поморщился, но выговорил:

– Лина, я хочу у тебя прощенья попросить.

– За что это?

– Да такое дело, аж стыдно. Ты знаешь, я к тебе всегда хорошо относился, правда? А тут что-то заело. У вас со Званцевым так быстро все сладилось… Ну, я и подумал…

– Что я на деньги польстилась, да?

– Прости.

– И не ты один, наверно, так думаешь! А мне плевать.

– Лина, теперь я понимаю. И буду тебя защищать. Я же вижу, как сильно ты его любишь. И он тоже. Я не ожидал, честно. У Званцева такое лицо делается, когда он на тебя смотрит, – одно умиление.

– Да ты бы на себя посмотрел, когда жена рядом.

– Не, я кремень! Ну что, мир?

– На веки вечные.

Лина чмокнула Макса в щеку, и он наконец включил свою шестисотваттную улыбку. Засиделись они далеко за полночь и утром, конечно, проспали. Лина видела, что Илья успокоился, расслабился и в детский дом идет, уже совсем не волнуясь, просто чтобы поставить завершающую точку.

– Ничего не помню, – сказал он Лине. – Да и там наверняка все поменялось.

Так и оказалось: из прежнего персонала никого не осталось, дом дважды ремонтировали и перестраивали. Лина с Ильей в сопровождении директора прошлись по пустому дому – все восемнадцать воспитанников были на занятиях. В одной из общих комнат Илья остановился. Постоял у окна, потом присел на стул и снова посмотрел в окно:

– Мне кажется, там елка росла…

– Точно! – подтвердил директор. – Пару лет назад засохла, так что пришлось спилить.

– Значит, это здесь было. Не могли бы вы нас оставить ненадолго? Я потом подойду к вам в кабинет, и мы поговорим о делах.

Директор вышел, и Лина присела рядом с мужем:

– Ты что-то вспомнил?

– Первую встречу со Стариком. Это здесь произошло. Меня воспитательница привела, усадила. Я стал в окно смотреть – на елке шишек много было. И тут он вошел! Показался мне великаном. Большой, сильный, добрый человек. Потом он, наверно, нагнулся ко мне, потому что его лицо приблизилось, и меня как теплой водой окатило – такая любовь хлынула. Как я в него вцепился! Такое ощущение, что он меня до Москвы на руках нес. Мне раньше часто это снилось: я маленький у Старика на руках. Любовь и тепло. Потом мы, наверно, привыкли – уже не так ощущалось.

– Илюша, ты все время говоришь: «он», «Старик». Скажи уже – «отец».

– Отец, – повторил Илья. – Отец.

И рассмеялся сквозь слезы:

– Вот, выговорил наконец. Знаешь, я, кажется, понял, почему он мне не признался. Струсил! Он так хотел, чтобы я любил его, чтобы гордился, а тут такая история. Не понимал, что я все равно бы любил. Представляешь, ему тогда столько же лет было, сколько мне сейчас, а казался стариком: седой, морщины у глаз. Так странно, я сейчас его все время в себе вижу. Вчера вот выпивали – я взял стакан и вдруг понял, что у меня отцовские руки. Пальцы, ногти – точно как у него! Понимаешь? И вспыльчивый я, как отец. Он такие же «выходы с оркестром» устраивал. И еще… Ты только не подумай, что хвастаюсь! Всю жизнь я думал, что слабак. Или отец так меня подавлял, не знаю. Жалко, ты его не застала. Ты бы ему понравилась.

– Не уверена, что он бы мне понравился! Судя по тому, что ты рассказываешь. И на работе я наслушалась всякого.

– Да, он был своеобразной личностью. Когда ушел, я неожиданно почувствовал… освобождение! Горе было непомерное, но и ощущение свободы. Словно дверь на волю открыли. Помнишь, ты спросила: «А как же твоя собственная жизнь?» Ты права, ее и не было. Дверь открылась, а я все не выходил. Продолжал жить по-старому – по инерции. По заветам великого Старика!

– Илюш, а как ты сам хотел бы жить?

– Наверно, в том и проблема, что я не знаю. Мне нравилась моя работа… Пока работал на Старика! Но быть владельцем… Я на это не подписывался.

– Ты просто не привык.

– Ну да, за три-то года и не привык! Знаешь, Карнеги говорил: «Излишние богатства – это священное бремя, которое накладывает на своего обладателя долг распорядиться им в течение своей жизни так, чтобы эти богатства пошли на пользу обществу». И я все время думаю об этом. Это смешно?