– К тебе приставили стражем Мэри Мэй. Она заходит каждый день, подробно объясняет, что тебе и нам разрешено, а что запрещено. Она очень… дотошна, – произносит мама, и я угадываю напряжение в ее голосе. Похоже, эта женщина и впрямь какое-то бедствие. – Она требовала ежедневного допуска в твою комнату, но пока мне удавалось ее удерживать. – Мамин взгляд полон решимости, и я понимаю, как нелегко ей дается борьба. – Через несколько дней тебе предстоит с ней познакомиться. Она разъяснит тебе правила и первые дни будет наблюдать за нами во время обеда: хочет убедиться, что мы все соблюдаем. Затем ты будешь видеться с ней ежедневно – каждый вечер она будет проводить два анализа.

– Ангелина мне говорила, – перебиваю я, не желая вновь выслушивать подробности о режиме и вторжении в мою жизнь.

– Сверх этого у нее никаких прав нет. – Мама пытается смягчить мысль о ежевечерних проверках. – Тебе надо поесть, – говорит она, поглядывая на поднос с нетронутой едой. – Ты же ничего не ешь.

– Все равно вкуса не распробую.

– Доктор Смит говорит, что скоро вкусовые сосочки восстановятся.

– Вкус крови я чувствую, так что все в порядке. – Дурная шутка. И кстати, не факт, что я различаю вкус крови. Язык весь в волдырях и ранках, и мне просто кажется, будто к слюне примешивается кровь, когда я глотаю.

Маму передергивает.

– Может, оно и к лучшему, если у меня вовсе пропадет вкус, учитывая, чем мне предстоит питаться до конца жизни.

– Здоровая диета, – бодрится мама. – Вероятно, нам всем следовало бы на такую перейти, но, к сожалению, не разрешается: семья не вправе есть так, как ты.

– Будешь оправдывать все, что бы они ни сделали?

– Я лишь стараюсь увидеть и светлую сторону, Селестина.

– Какую еще светлую сторону, на хрен?

– Следи за языком, – говорит она, подтыкая мне подушки. Судя по голосу, ей совершенно все равно, выражайся я хоть последними словами.

– Кстати, а ругаться Заклейменным не запрещено?

– Насколько я понимаю, уж на это они имеют полное право, – парирует она, и мы улыбаемся друг другу.

– Наконец-то, – шепчет она, обводя пальцем овал моего лица. – Узнаю мою храбрую девочку.

Вблизи я лучше вижу ее лицо.

– Ты-то как, мама? Вид у тебя усталый, – ласково говорю я.

– Все в порядке. – Но ее маска дала трещину. – Записалась убрать мешки под глазами. – И мы обе смеемся. Впервые она вслух признала, что подправляет свою внешность.

– А где Джунипер?

– Сейчас ее дома нет. – Снова напряглась.

– Она как-то странно со мной обходится.

– Дорогая, она боится. Думает, что ты на нее сердишься.

Я вспоминаю, как Джунипер печально поглядывала на меня, как ласково переспрашивала, чем помочь, – а я в ответ рычала. Я бы предпочла вернуться к нашим прежним пикировкам. Пусть злится на меня – только бы не жалела. Но когда я думаю о том, что в автобусе она не пришла мне на помощь и в суд не явилась поддержать, я не чувствую ничего, кроме гнева, тут мама угадала. Неправильно с моей стороны, и все же что-то во мне так и полыхает.

– На Арта не сердишься? – спрашивает мама. Понятно, к чему она клонит: почему я обиделась на родную сестру, а на него нет? Вообще-то в глубине души я и об этом думаю: неужели он не мог сильнее постараться и все-таки спасти меня? Не мог договориться с отцом? Но я понимаю его. Ведь я и сама полностью доверяла судье Кревану, вот и Арт не ожидал, что отец так со мной обойдется.

– Как ты думаешь, он придет ко мне?

Мама сжимает губы, медлит – я понимаю, это отрицательный ответ.

– Уверена, ему нужно время обо всем этом подумать. Причем подальше от своего отца, – говорит она, и глаза ее полыхают гневом. – И все же, Селестина, – осторожно подбирает она слова, – не стоит надеяться, что он…

– Не надо, – обрываю я. – Это и так понятно.

Конечно, разумнее было бы не надеяться. Принять как факт, что Арт никогда не вернется ко мне. Это понятно. И все-таки я продолжаю надеяться, что снова все будет как прежде.

– Я понимаю, что ты не готова об этом говорить, но мы хотим обратиться к мистеру Берри в связи с дополнительным Клеймом.

– Нет, – перебиваю я, не давая ей закончить.

– Послушай, Селестина, этого ведь не было в приговоре. Это неслыханное безобразие. Мы должны обсудить с ним, что можно сделать…

– И что можно сделать? – сердито спорю я. – Они уберут это Клеймо? Креван передо мной извинится? Нет. Слыхано или не слыхано, однако это случилось. Креван так захотел, он творит что ему заблагорассудится и может сделать со мной что-нибудь похуже. Пожалуйста, не надо ничего делать.

Она поджала губы и кивнула.

– Я понимаю, Селестина. Твой папа – он хочет защитить тебя. Он готов бороться, биться за твои интересы. – Она мягко улыбнулась, ей мила его отвага. – Но я согласна: лучше нам помалкивать. Если мы обратимся к мистеру Берри, привлечем нежелательное внимание. Не знаю, известно ли ему о шестом Клейме или нет, но в твоем деле написано «пять», власти нас не извещали и не вносили изменений, в новостях ничего нет. Говорят только о пяти. Никто из журналистов не знает или, во всяком случае, не упоминает о шестом.

Пока. Это непроизнесенное слово повисло в воздухе. Почему-то я чувствую облегчение. У меня и так больше Клейм, чем у кого-либо за всю историю, но пока еще не стало известно о дополнительном, унизительном Клейме. Вот уж не думала, что наступит момент, когда я была бы рада отделаться пятью.

Мистер Берри знает о шестом Клейме, все произошло на его глазах. Сказать об этом маме? Нет, не стоит. Не хочу вспоминать о том, что случилось в камере Клеймения. Хочу забыть обо всем. Хочу, но не могу. И Кэррик тоже знает.

Я словно вижу его ладонь, распластанную на стекле, слышу его голос: «Я тебя найду».

Хотела бы я, чтобы он нашел меня теперь, такую? Не уверена.

Я закрываю глаза, уплываю в сон.

День пятый

Мне снился кошмар. Джунипер сидела в моей комнате, на стуле, возле постели, молча смотрела на меня. Глаза наши встретились, и она улыбнулась – то была скверная, самодовольная улыбка. Я проснулась вся в поту, даже простыни намокли. Меня подташнивало. Я огляделась – Джунипер нет. В доме тихо. Полночь. Но я была уверена: кто-то побывал в моей комнате. Я почувствовала чужое присутствие. Я встала, тихонько приоткрыла дверь, прошла по коридору, прихрамывая, перенося вес с обожженной ноги. Прислушалась у двери Джунипер. Глухо. Медленно, осторожно я толкнула дверь. Хотела увидеть ее там, спящей. Но ее постель была пуста, она даже не ложилась спать в ту ночь.

День шестой

Первое знакомство с Мэри Мэй. Я думала, это устрашающая громада, а она больше смахивает на Мэри Поппинс. Я и раньше встречала женщин в таком наряде, но не знала, кто они и чем занимаются. Одевается она словно няня в старые времена: черное строгое платье с белой блузой под ним и черным галстуком. На галстуке вышита красная буква «П». Черные чулки, черные башмаки. Поверх платья закутана в тяжелое черное пальто, застегнутое под горло, с высоким воротом и красными бархатными манжетами. Черная шляпа-цилиндр с красной тульей и опять же с «П» на лбу. Волосы аккуратно уложены, из-под шляпы высовывается пучок. Лицо строгое, ни грамма косметики. Возраст я угадываю с трудом, ей, наверное, за сорок или даже за пятьдесят – крошечная женщина-птичка. Столько слоев одежды, словно посреди зимы. И она тоже смотрит на меня, оглядывает с ног до головы, как я ее.