Она еще почти ничего не знала о нем, кроме рода его деятельности и родного города, однако догадывалась, что он образован, великодушен без манерности. Последнее качество ей казалось наиболее ценным, так как именно оно было более всего неожиданным и редким. Большего ей и не требовалось. Достаточно того, что он просто сидит рядом. Широкоплечий, длинноногий, хорошо сложенный, он сильно отличался от французов, всегда казавшихся Ксении слишком тщедушными. Не то что жители Севера.

Что будет дальше, она не знала и просто наслаждалась вечером, сидя на высоком табурете бара с бокалом в руке. Впервые за долгое время она не думала о страхе перед завтрашним днем, о холоде, от которого мерзла спина. Она испытывала очаровательную легкость, разговаривая с ним без всяких обязательств, не зная о собеседнике ничего, не пытаясь приручить его или самой стать его пленницей. Она предугадывала любые его движения, его манеру подносить бокал к губам, доставать сигарету из смятой пачки, лежащей на стойке, не вздрагивать, когда сзади раздавался оглушительный смех. Его стоило послушать. Ей хотелось закрыть глаза, замолчать и только ощущать его присутствие рядом с собой.

Время шло, и ей пришлось сказать, что она должна продолжить поиски сестры. Он предложил проводить ее в сторону Сен-Жермен де Пре. На тротуаре фонари рассеивали темноту кругами света, а фары автомобилей делали то же самое с шоссе. Бродячая собака, вытянув морду и подняв хвост, бежала вдоль домов. Время от времени до них долетали пьяные голоса.

— Я заменяю ей и отца, и мать, — рассказывала Ксения, удивленная чувством облегчения. — Маша очень хорошо помнит время, когда жизнь была спокойной, а будущее предопределено. Она не прощает мне ничего.

— По крайней мере она не обвиняет вас в том, что пришлось эмигрировать? — удивился он.

— Нет, но она чувствует себя потерянной, потому что была создана для счастья, которое у нее украли.

— Каждый из нас отвечает за свое счастье сам. Право на счастье не дается от рождения. По-моему, счастья можно добиться только путем отказа от многих радостей.

— Как вы строги! Значит, надо от всего отказываться и постоянно чем-то жертвовать? Такие люди, как Маша, думают по-другому. Они не будут бороться за счастье, так как принимают его как должное. Маша успокоится только там, где ей безопасно и хорошо. Она не выносит, если кто-то не любит ее. Наша мать была просто воплощением доброты, а отец обожал младшую дочь и прощал ей все. Я строгая, жесткая и часто слишком требовательная.

— Кажется, вы сгущаете краски. Вы привезли ее сюда в целости и сохранности. Она должна быть благодарна вам за это.

Ксения пожала плечами.

— Русские сентиментальны, знаете ли. Но меня почему-то меньше всего волнуют душевные переживания. Шантаж и аффекты тоже не имеют для меня никакой ценности. Вот в чем проблема Маши. Она не уверена в моей любви, считает меня безразличной и жесткой.

— Но вы же не такая. Уверен, что вы любите свою сестру.

Она посмотрела на него насмешливым взглядом.

— Я отвечаю за Машу, рискнула бы своей жизнью, чтобы защитить ее, но люблю ли я ее? Не знаю. У меня просто не было времени задаваться подобными вопросами. В любом случае, от меня этого и не требуется, правда?

Такая откровенность удивила Макса. Они разговаривали уже больше часа, и молодая незнакомка казалась ему и странной, и суровой. Никто еще не приводил его в подобное замешательство.

— И в вашей семье нет ни одного мужчины, который мог бы повлиять на нее? — спросил он, когда они достигли церкви Сен-Жермен де Пре.

Ксения тут же подумала о дяде Саше, который вернулся с последними товарищами по оружию из разбитой армии генерала Врангеля, по счастливому стечению обстоятельств, живой и невредимый после ужасного разгрома.

— У нас есть дядя, но я не могу рассчитывать на него. Он живет в прошлом и жаждет только одного — вернуться в Россию и дальше сражаться против большевиков. Маше нужен кто-то, кто мог бы защитить ее в будущем. Похоже, я на эту роль больше не гожусь.

— У меня тоже есть сестра, — сказал он вдруг.

— У вас с ней нормальные отношения?

Макс вспомнил о переменчивом характере Мариетты, о ее часто раздражающих капризах, о манере выпускать когти всякий раз, когда ей казалось, что на нее обращают мало внимания. Он спросил себя, откуда к ней приходило чувство неуверенности, которое и заставляло ее постоянно что-то доказывать себе.

— Мариетта мила, полна жизни, знает, как решать проблемы, но в то же время она такая хрупкая. Забавно, но еще в ту пору, когда я был маленьким, мне всегда хотелось защитить ее. Однако она была на целый год старше меня и, естественно, не принимала меня всерьез.

Он нахмурился, потому что, рассказывая о Мариетте, не смог не вспомнить своего зятя. Теперь, после их знаменитой свадьбы, организованной с небывалой помпой, с избытком органзы, оранжевых цветов, шампанского, высокопарных речей, они виделись гораздо реже. Вилла Айзеншахтов стала очень светским местом. Там можно было наткнуться на завсегдатаев берлинских салонов, людей ограниченного круга общения, в который входили националистически настроенные промышленники, антисемиты, дипломаты, финансисты, члены консервативной аристократии, несколько художников, привлеченных льстивыми замечаниями Курта Айзеншахта об их работах. Приемы были роскошными, но собеседники мало устраивали Макса.

Пробило два часа ночи, однако улицы все еще были оживленными. В Берлине еще повсюду оставались слежавшиеся снежные сугробы, которые удерживали людей в стенах домов, а Париж уже успел пропитаться весенним запахом, заставлявшим «лунатиков» слоняться по улицам. Молодая женщина оступилась на булыжной мостовой, и Макс протянул руку, чтобы не дать ей упасть. Когда она прижалась к нему, он ощутил ее тело, удивившись его легкости. Влечение, полное и безрассудное, захватило их. Они застыли, испуганно глядя глаза в глаза. Они желали друг друга и поняли это сразу. Щеки вспыхнули, а сама мысль о том, что их что-то разделяет, показалась невыносимой. Мгновение остановилось — недосказанное, волшебное, волнующее. Они хотели друг от друга всего — немедленной капитуляции, уступок, ласк, неистовства поцелуев, больше напоминающих укусы, теплоты губ, манящего запаха кожи, пьянящего головокружения и пульсирующего в венах желания.

Рядом с ними остановилось черное такси, и Ксения резко отстранилась от Макса, которому почудилось, что он оказался на корабле, который неожиданно сел на мель. Фонарик такси горел, как звездочка в ночи. Пассажиров в салоне не было.

— Ксения Федоровна! — позвал шофер с сильным русским акцентом.

Так Макс узнал ее имя, которое тут же навсегда запечатлелось в его памяти. Молодая женщина подбежала к дверце. Мужчина, украшенный живописными усами, взволнованно принялся что-то рассказывать ей по-русски. Она задала ему несколько вопросов, на которые он ответил, качая головой. Потом она вернулась к Максу.

— Сестра пришла домой. Она попросила Юрия сказать мне об этом. Он уже час колесит по Монпарнасу, разыскивая меня.