перед ним появился всклоченный, измазанный мальчишка и, улыбнувшись во весь рот циничной улыбкой, крикнул:

— Здрасьте, господин, с праздничком! На чаёк бы с вашей милости! Маменьке почтенье!

Петька считал долгом щегольнуть перед мастерской удальством и лихостью. Мастерская загоготала.

Пётр Васильевич отшатнулся с отвращением, с ужасом.

— Это… это… его сын…

Одна мать ничего не видела, не слышала, не замечала, она толкала Петра Васильевича, глядя на Петьку счастливыми глазами, словно перед ней был красавец-ребёнок, весь в кружевах и лентах.

— Что ж ты?.. Целуй его… Целуй… Вот он… наш Петя… Что ж ты?.. Что ж ты?..

Пётр Васильевич с ужасом глядел на сына, нагнулся и поцеловал его под хохот всей мастерской.

Ему давило грудь, нечем было дышать.

— Так… так… целуй его… целуй… — слышался среди всего этого ада был счастливый голос матери. — Петя… Петя… целуй его… целуй… Ведь это твой отец!

Шум, гам, рёв, хохот поднялись в мастерской…

— На-те вам, на-те! — крикнул Пётр Иванович, дрожащими руками вынул бумажник, бросил и, не помня себя, кинулся из этого дома.

— Подлец! — раздался женский крик, почти вопль, среди этого дьявольского содома.

Пётр Иванович бежал по улицам; шум, гам, свист, хохот звучали у него в ушах.

Он задыхался, как задыхаются во время кошмара.

И очнулся, только пробежав чуть не десяток улиц.

Он был близко от своего дома.

У него подкашивались ноги, пока он бежал к подъезду, пока звонил.

Ему казалось, что вот-вот его схватит женщина и потащит туда, в эту ужасную берлогу.

Боже, как долго, как долго не отворяли.

Отворили! Наконец-то!

Пётр Иванович упал на стул в передней.

— Папа! Что ты так долго?

В переднюю вбежали дети.

Маленькая Маруся в беленьком платьице с розовыми бантами, с волосами, как лён, карабкалась к нему на колени, лезла целоваться и вдруг расхохоталась.

— Папочка! Папочка! Где ты так испачкался? У тебя всё лицо чёрное! Папочка!

— Папочка! Папочка! — звенели детские голоса.

У Ивана Петровича хлынули слёзы.

Он прижал к себе свою крохотную девчурку, покрывал поцелуями её личико.

— Деточка! Деточка!

И, словно призрак какой-то, перед ним стоял грязный, лохматый мальчишка с циничной улыбкой на вымазанном лице.

Дальше я не могу писать, потому что меня перевернули вверх ногами.

Шкаф, оказывается, нужно на праздники вынести в сарай.

Про меня среди уборки, разумеется, забыли.

Меня несут вместе со шкафом.

Что я буду делать в сарае, да ещё вверх ногами?

Песни паяца

Смейся, паяц!

Жизнь несётся стрелой. Что радость и горе? Пылинки, приставшие к ней.

Всё отлетает при быстром полёте.

Всё отлетает, не оставляя следа.

Смейся ж над радостью, смейся над горем.

Смейся, паяц!

Старая песня

Это случилось давно, но это случалось и раньше.

Арлекин любил Фаншетту, а Фаншетта — Арлекина.

Он твердил ей:

— Будь моею, и клянусь, тогда красотки для меня не будет в мире лучше, краше и милее дорогой моей Фаншетты. И клянусь, что в мире целом для меня не будет женщин, кроме женщины единой — дорогой моей Фаншетты.

И поверила Фаншетта.

Шесть недель не сводит взоров Арлекин с своей Фаншетты, шесть недель одно и то же он твердит, глядя ей в очи:

— Ты, как майский день, прекрасна!

Шесть недель!

А на седьмую приглянулась Коломбина.

Это случилось давно, но это случалось и раньше.

И Фаншетта не зевает. Что ж? Понравился паяц ей. Разве сердцу что закажешь?

Был паяц красив собою. Куда лучше Арлекина! Весел, мил и остроумен. Как талантен! Как изящен! С ним лишь счастлива Фаншетта. Арлекину в очи глядя, она думает:

«Какое же здесь сравнение быть может?»

В поцелуях этот — школьник, а паяц — любви учитель. Лишь в его объятьях только и поймёшь, любовь что значит. Сколько нежности во взгляде, сколько страсти в поцелуях. Арлекин же…

Арлекин же?.. Арлекин, Фаншетту нежа, лишь мечтал о Коломбине.

Это случилось давно, но это случалось и раньше.

Страсть свою сдержать не в силах, порешила вдруг Фаншетта убежать от Арлекина.

Арлекин наш занят чем-то (вероятно, Коломбиной). Арлекина дома нету. И Фаншетта поспешает собирать свои пожитки.

А паяц стоит на страже. Гей, Фаншетта! Поскорее! Арлекин идёт проклятый!

И Фаншетта поскорее, второпях не разбирая (до разбору ль?), прячет письма.

Письма, что писал паяц ей. Письма, дышащие страстью, буква каждая в которых поцелуем дышит знойным.

Пусть не знает Арлекино, с кем Фаншетта убежала! Пусть не знает, что давно уж рогоносцем он гуляет!

— Гей, Фаншетта! Поскорее! Арлекин подходит близко!

И Фаншетта, по ошибке, прячет письма не паяца, а те письма Коломбины, что писала к Арлекину.

Это случилось давно, но это случалось и раньше.

Раз Фаншетта захотела прочитать паяцу снова все те письма, что писал он.

— Чтобы клятвы не забыл ты, чтоб словам любви и ласки у себя же поучился! Чтобы нежностию прежней окружал свою Фаншетту, чтобы помнил, что изменой я убила Арлекина!

И ведь надо же случиться!

Мысль такая ж точка в точку вдруг пришла и Арлекину.

Захотел он Коломбине прочитать её же письма, Коломбине чтоб напомнить про весну любви взаимной, — той любви, что погубила его бедную Фаншетту. Ведь Фаншетта, догадавшись про измену злую мужа, убежала и, наверно, нет бедняжки уж на свете.

Со слезой невольной оба в один час, в минуту ту же, Арлекино и Фаншетта принялись читать те письма.

Нет! Представьте удивленье!

— Изменила мне Фаншетта!

— Изменил мне Арлекино!

И с отчаяньем во взгляде восклицают в один голос:

— Это случилось давно, но жаль, что со мною не случилось этого раньше!

Собрание сочинений. Том 8

СЦЕНА

Мужья актрис

— Жениться ли на актрисе?

Этот вопрос задавался тысячи раз, и на него можно ответить тысячью анекдотов или тысячью печальных историй. Маркиз де Ко[211], которого некоторые по наивности называли в лицо «маркизом Патти», это почти водевиль. Мало — это трагедия.

Публика смотрит на актрису полувосторженными, полуплотоядными глазами.

Где кончается восхищение талантом, и где начинается восхищение мясом?

— X превосходна в этой роли.

Они разбирают её «как актрису».

— Да, но Y больше подходила по внешности! Одни глаза, фигура, бюст чего стоят!

Её разбирают уже «как женщину».

Видеть, что тысяча человек ежедневно разбирает вашу жену «по всем статьям», это может хоть кого сделать нервным!

Публика очень любит артистов, но она их ещё не уважает.

Артист Z целует руки артистке X раз, другой, третий.

— Позвольте, однако!

— Чего вы хотите? Я, как товарищ,