Его лицо показалось мне знакомым. Да и он как-то странно на меня поглядывал. Затем вдруг поинтересовался:

— Ты в армии служил?

— Естественно.

— В охране?

— Ну.

— Не в Устьвымлаге?

— В Устьвымлаге.

— Чинья-Ворык помнишь?

— Ну, допустим.

— А как мы петуха уделали?

Он встал и чопорно представился:

— Потомственный зека Олег Володин. Кличка — Страхуил. Последняя судимость — кража.

— Предпоследняя, — исправил Геныч, — не зарекайся…

Конечно, я все помнил. Память наша — как забор, что возле Щербаковских бань. Чуть ли не каждый старается похабную надпись оставить.

Страхуил между тем возбудился:

— Помнишь, я говорил тебе, начальник: жизнь — она калейдоскоп. Сегодня ты меня охраняешь, завтра я буду в дамках. Сегодня я кайфую, завтра ты мне делаешь примочку.

— Короче, — вмешался Геныч.

— Короче, ты меня за водкой не пустил? А я тебя…

Он выждал паузу и закричал:

— Пускаю!

И затем:

— Вот шесть рублей с мелочью. Магазин за троллейбусной остановкой.

Я сказал:

— Ребята, это лишнее. Нас у вахты проверяют.

— Лишнее? — Его глаза округлились. — Знаешь, что лишнее в жизни, начальник? Алименты, хронический трипак и Уголовный кодекс… Вот я тебе расскажу историю про одного домушника с Лиговки. Дотягивает он свой четвертной…

— Кончай, — прервал его Геныч, — магазин закроют.

— Сейчас полтретьего.

— А может, у тебя история на пять часов?!

Короче, я пошел за водкой. А потом ходил один из работяг. И мы все говорили о жизни. А потом явился конвоир, и его тоже угостили водкой. Он сначала руками замахал:

— Я на службе!

А затем говорит:

— Мне — полную.

Геныч долил:

— Сам люблю полненьких.

Конвоир опьянел, и я сказал ему:

— Жизнь — калейдоскоп. Сегодня ты начальник, завтра я.

А конвоир вдруг заплакал и говорит:

— Я курсы бульдозеристов чуть не окончил. Отчислен из-за сотрясения мозог…

А потом работяги вызвали такси, и Геныч объяснил шоферу:

— Улица Каляева, шесть.

А шофер говорит:

— Куда их, в тюрягу, что ли?

Геныч обиделся за нас:

— Не в тюрягу, а в пенитенциарное учреждение, мудила!

И мы с конвоиром всю дорогу пели:

Ты сегодня мне принес

Не букет из алых роз,

Не тюльпаны и не лилии…

Вентилятор гонял по комнате тяжелый запах лука. Кот приподнял голову и медленно ушел. В очередной раз стихла музыка.

Я уже не слушал.

— Едет тот пахан в законе к младшей дочери. Она ему: «Располагайся, батя! Вот тебе диван, места общего пользования, напротив — красный уголок». Король ей говорит: «Не хочу я ессентуков, раскладушек и вашего общего пользования! Хочу портвейна белого, желательно „Таврического“, ясно?!» А шкура в ответ: «Это, мол, лишнее!» Он ей внушает: «Да лишнего-то мне как раз и надо, суки вы позорные!» А девки ни в какую. Знаешь, чем все это кончилось?

— Ну?

Страхуил выдержал паузу и голосом опытного рассказчика закончил:

— Дочь пошла за ряженкой, а он в сортире на ее колготках удавился.

Страхуил умолк. Как-то странно поморщился. В глазах его блеснули слезы. Я спросил:

— Ты чего?

— Пахана, — отвечает, — жалко.

Мне стало все это решительно надоедать. Я приподнялся, говорю:

— Ну, мне пора.

Мне и в самом деле надо было готовить очередную передачу.

— Прощай, начальник.

— Будь здоров.

— Еще увидимся.

— Теперь уже не сомневаюсь.

— Я в смысле денег.

— Не спеши.

Я натянул плащ, толкнул вертящиеся двери. Заглянул еще раз с улицы в окно.

Около стола вертелся кот. Мой приятель кормил его из своей тарелки.

На литературные темы

Мы начинали в эпоху застоя

Мы начинали в эпоху застоя.

За последние годы в советской, да и в эмигрантской прессе выработались определенные стереотипы и клише — «казарменный социализм», «административно-командная система» и в более общем смысле — «эпоха застоя». Сразу же представляется нечто мрачное, беспросветное, лишенное каких бы то ни было светлых оттенков. Но жизнь, как известно, и в том числе — культурная жизнь страны, шире и многозначнее любого, самого выразительного стереотипа. Так что и в эпоху застоя, на которую пришлось начало моих литературных занятий, встречал я людей, достойных любви, внимания и благодарности.

После войны в Ленинграде было создано Центральное литературное объединение при Союзе писателей, которое возглавляли два человека — прозаик Леонид Николаевич Рахманов и моя любимая тетка Маргарита Степановна Довлатова, в те годы — старший редактор издательства «Молодая гвардия». Причем основная идеологическая нагрузка ложилась именно на нее, поскольку Рахманов был беспартийным, а моя тетка — давним и более-менее убежденным членом партии. Рахманов был известен как очень культурный, благородный и доброжелательный человек, а о своей близкой родственнице мне говорить куда сложнее. Я знаю, что она была из числа так называемых «прогрессивных редакторов», старалась удержаться в своей работе на грани дозволенной правды, восхищалась Пастернаком и Ахматовой, дружила с Зощенко, который в свою очередь относился к ней весьма дружески, о чем свидетельствуют уважительные и даже ласковые автографы на его книгах. Могу добавить, что одно из писем Михаила Зощенко к Сталину было написано моей теткой. Зощенко встретился с ней и сказал: «Маро, напишите за меня письмо Сталину, а то я совершенно не знаю вашей терминологии».

В заседаниях ЛИТО при Союзе писателей я, будучи хоть и развитым, но все-таки младенцем, не участвовал, но иногда присутствовал на них просто потому, что заканчивались они нередко в квартире моей тетки, у которой и я был частым гостем. Могу сказать, что заседания ЛИТО проходили в абсолютно неформальной обстановке, с чаем, а то и с вином, которое, впрочем, еще не употреблялось тогда в столь безбрежном количестве, как в пору моего литературного становления. Из этого ЛИТО вышло несколько таких заметных писателей, как Виктор Голявкин, Эдуард Шим или Глеб Горышин, один кумир советского мещанства — Валентин Пикуль и два моих любимых автора — прозаик Виктор Конецкий и драматург Александр Володин.

Ни моя тетка, ни Леонид Рахманов не были влиятельными людьми, так что, пробивая в печать труды своих воспитанников, они обращались за помощью и содействием к Вере Пановой или Юрию Герману. Оба маститых писателя, и особенно Юрий Павлович Герман, уделяли много времени и сил возне с литературной молодежью. Кстати, на одном из собраний в Доме писателя на улице Воинова, 18, Вера Панова публично объявила начинающего в ту пору талантливого писателя Рида Грачева — гением. Судьба Грачева сложилась драматически, но и сейчас я с восхищением перечитываю его старые рассказы.

Позднее, когда моя тетка и Леонид Рахманов отошли от дел, Центральное ЛИТО возглавил Геннадий