по ним огонь из своих орудий. Осыпаемые картечью шести или семи орудий с азовских баркасов и пулями двух рот, черкесы не оставляли своих мест и, по-прежнему, почти из-за каждого куста, пня или камня, пули продолжали сыпаться, так что от песку и дыма наших выстрелов почти не было возможности видеть места их засады, покуда не подул небольшой ветер с моря, рассеявший дым с пылью.

Черкесы с гиками и воем все бежали со всех сторон к месту перестрелки, а рота с горы не сходила, заведя жаркую перестрелку с неприятелем, с целью не допустить его к горевшим домам. Пожар был уже в таком виде, что не только невозможно было его погасить, но и спасти что-нибудь из горевших строений не имелось возможности. Подан был уже второй сигнал к отступлению и рота показалась вправо, по другой тропинке, шедшей также от зданий суда к морю, которая, к счастью, была отыскана. Возвращаясь прежним путем, при большом скопище черкесов на дне оврага и правой стороне ската его, рота могла бы иметь значительные потери, и должна бы была пролагать себе путь штыками.

Пешие и конные партии горцев бежали из далеких мест от Сочи и Варданэ, по прибрежной полосе щебня. Корвет посылал иногда, в ту и другую сторону, гранаты, что заставляло приближающиеся шайки скрываться в лесу возвышенностей или всходить на верх берегового ската и по нему уже продолжать путь.

Несмотря на усиливающийся огонь неприятеля, от которого стали чаще уносить наших убитых и раненых, на лицах солдат изображалось невозмутимое спокойствие.

– Ишь ты, сколько собралось их нечистой силы, – слышалось порой замечание под каким-нибудь бревном. Или:

– И откудова так скоро набирается их столько.

Но подобные фразы вырывались редко, большею частью всякий солдат молча заряжал ружье и стрелял в те места, где показывался дымок черкесской винтовки, сосредоточивая все внимание на происходившее впереди.

Как только стала спускаться с горы рота, бывшая в цепи, остальные две, дожидавшиеся ее на берегу, побежали к баркасам и начали садиться на них. Но, сойдя с возвышенности, цепь наша опять остановилась, продолжая жаркую перестрелку. Усердие начальника ее в этом случае было совершенно неуместно, потому что десантный отряд, сделав свое дело, должен был уходить как возможно поспешнее. Если горцы не бросились в шашки при первой посадке двух рот, то этим мы обязаны картечи с баркасов, которые, несмотря на сделавшуюся хотя и небольшую качку от начинавшегося волнения, держали до этого времени неприятеля на почтительном расстоянии. Впрочем, черкесы за своими завалами несли потери меньше в сравнение с нашими. Они боялись только гранат с судов и картечи с лодок.

Приняв две роты, баркасы не могли отходить от берега далеко, так как на оставшуюся там третью роту горцы могли кинуться в шашки и, пользуясь громадным численным перевесом, всю уничтожить. Как только эта последняя спустилась на прибрежную полосу, суда начали обстреливать высоты; особенно удачно стреляла «Туапсе», подошедшая ближе к берегу. «Рысь», поворачиваясь на обе стороны, изрыгала с бортов своих массы чугуна в виде ядер, гранат и картечи. Азовские баркасы также осыпали картечью места, занятые неприятелем, где замечалось больше дыму от их выстрелов. Стрелки с берега и лодок продолжали поддерживать ружейную перестрелку. Несмотря на то, что возвышенность, осыпаемая пулями и артиллерийскими снарядами, от которых трещал и ломался лес и сыпались осколки и листья, а земля и камни, взрываемые ядрами и гранатами, поднимали пыль, у горцев пальба все более и более усиливалась. За грохотом орудий мы уже не слышали их гиков. Особенно сильный огонь черкесов был из-за оврага, при устье его, куда пароходы не могли стрелять.

Пока мы были на берегу, то имели возможность скрываться за колодами; на баркасах же, сидя кучами, мы представляли хорошую цель для горцев, чем они и сумели воспользоваться. Там у нас было больше раненых и мало убитых, здесь же все раны, за редкими исключениями, были смертельны. До пояса мы были закрыты бортами баркасов, оставалась для прицелов горцев грудь и голова. Как только наш баркас стал отходить, мы опять начали стрелять в лес и камни, скрывавшие неприятеля. Сначала был убит стрелок, сидевший около меня с левой стороны; пуля попала в висок, и он молча повалился на меня всею тяжестью тела; вслед затем ранен в живот милиционер-имеретин, который схватился за рану и прилег ко мне на ноги, он жил только четверть часа после того. Во все это время на лице его была заметна болезненная улыбка, с которой он и скончался; я не слышал от него ни стона, ни жалобы. В первое мгновение, когда он схватился за живот, мы только взглянули один на другого… и в этом взгляде выражалось все… Мы оба понимали, что рана его смертельна. Едва только он улегся ко мне на ноги, потому что на баркасе была сильная теснота, как сидевший с правой стороны гребец, молодой азовец, с тихим стоном «ох», навалился тоже на меня. Пуля попала ему в левую сторону груди; смерть также была быстрая, мгновенная. Я почти до пояса был измочен кровью убитых; а в это время у моего ружья, захваченного у азовцев-гребцов, совершенно избился кремень (У них в то время еще были ружья со штыками и кремнем, гладкоствольные, которыми прежде была вооружена наша пехота.), и мне уже нельзя было стрелять. Я бросил бесполезное ружье в лодку и поворотился, насколько то было возможно, спиной к неприятелю. На баркасе находился начальник десанта, почему нам невозможно было отъезжать от берега, вдоль которого мы тихо двигались для отдачи приказаний роте № 33-го батальона, бывшей еще на берегу; остальные же гребные суда были дальше.

Садясь спиною к неприятелю, думал ли я что-нибудь в то время, не знаю; но, припоминая этот случай, приходится невольно вспомнить, что недаром говорят: «Смерти страшно в глаза смотреть»; так и мне, по какой-то странной прихоти, не хотелось, чтобы пуля попала в лоб или грудь. Уж если наметит какая, так пусть бьет в затылок или спину; все не так страшно, вероятно я рассуждал в то время. Пули, между тем, как пчелы жужжали между ушей и волны шипели вокруг лодки, обдавая нас брызгами. Левый борт баркаса впоследствии оказался избитым, как решето. Смерть носилась кругом: то с той, то с другой стороны кто-нибудь со стонами валился на дно баркаса. В этот момент я почувствовал, что меня кто-то дергает за полу сюртука, а затем услышал и голос:

– Лезь сюда.

Это был доктор № 33-го батальона, который с Г-вым, найдя свободное