Прошло много времени, прежде чем они позвонили. Кучера тем временем снова отправили в Эдинбург с письмом доктора Жерома к его камердинеру, которого он извещал, что в продолжение нескольких часов он не вернется в город к своим пациентам. Из этого многие из нас заключили, что мистрис Маколан чувствует себя очень плохо, другие же полагали, что доктор надеется спасти ее и ожидает, пока пройдет кризис.

Наконец меня позвали. Когда я вошла в спальню, доктор Жером отправился поговорить с мистером Маколаном, оставив меня с господином Гелем. С этой минуты до самой смерти бедной леди я не оставалась с нею наедине. Один из докторов был постоянно в комнате. Для них была приготовлена закуска, но они и в это время чередовались: один уходил, другой оставался. Если бы они давали лекарства своей пациентке, то меня не удивило бы такое их поведение. Но они отказались уже от лечения и, казалось, только караулили больную. Я решительно не понимала, в чем дело, и находила поведение врачей чрезвычайно странным. Сидеть у постели больной должна была я, а не они.

Когда зажгли лампу, я увидела, что конец близок. Больная, казалось, не страдала более, только иногда ей судорогой сводило ноги. Глаза глубоко ввалились, все тело было холодное и в испарине, губы не только побелели, но посинели. Ничто не могло вывести ее из апатии, кроме попытки мужа увидеть ее. Он вошел в комнату с доктором Жеромом, вид его был ужасен. Она уже лишилась речи, но в ту же минуту, когда его увидела, слабым движением и каким-то невнятным звуком дала понять, что не позволяет ему приближаться к себе. Он так был поражен этим, что доктор Гель должен был помочь ему выйти из комнаты. Никого другого не допускали к больной. Мистер Декстер и мистрис Бьюли приходили к дверям справляться о больной, но в комнату их не впускали. Когда наступил вечер, доктора сидели по обе стороны постели, безмолвно ожидая ее смерти.

Было восемь часов. Руки, казалось, отнялись у нее и беспомощно лежали на одеяле. Потом она как будто впала в глубокий сон. Ее тяжелое дыхание мало-помалу становилось слабее. В двадцать минут десятого доктор велел мне поднести лампу к кровати, посмотрел на нее, положил ей руку на сердце и сказал мне: «Вы можете идти вниз, здесь все кончено». Потом, обратившись к мистеру Гелю, он прибавил: «Не угодно ли будет вам узнать, может ли мистер Маколан переговорить с нами?» Я отворила дверь доктору Гелю и последовала за ним. Доктор попросил у меня ключ от двери. Я подала ему ключ, но, признаюсь, находила все это очень странным. Когда я сошла в людскую, я нашла, что все в каком-то тревожном состоянии, все думали, что в доме что-то неладно. Мы беспокоились, сами не зная о чем.

Немного спустя доктора уехали. Мистер Маколан был совершенно не в состоянии принять их и выслушать, что они хотели сообщить ему. А потому они переговорили с мистером Декстером как со старым другом мистера Маколана и единственным мужчиной в доме.

Прежде чем ложиться спать, я отправилась наверх, чтобы одеть покойницу для погребения. Комната, в которой она лежала, была заперта как из коридора, так и из кабинета мистрис Маколан-матери. Ключи были взяты доктором Гелем. Двое слуг караулили у дверей. Их должны были сменить в четыре часа утра, вот все, что я узнала от них.

За отсутствием всяких объяснений и распоряжений я взяла на себя смелость постучаться у двери мистера Декстера. Из уст его я услышала страшную новость: оба доктора отказались выдать свидетельство о смерти. На следующее утро будут вскрывать тело покойной».

Этим заканчивались показания Христины Ормсей. Как ни была я несведуща в законах, могла четко представить, какое впечатление они должны были произвести на присяжных. Доказав, что мой муж имел две возможности дать яд: один раз в лекарстве, другой — в чае, представители обвинительной власти старались внушить присяжным, что подсудимый воспользовался этими случаями, чтобы освободиться от безобразной и ревнивой жены, ужасный характер которой он не в состоянии был выносить долее.

Достигнув своей цели, лорд-адвокат окончил допрос. Старшина адвокатов, защищавший подсудимого, старался отметить хорошие стороны характера мистрис Маколан при передопросе свидетельницы. Если бы ему это удалось, присяжные могли изменить свое убеждение относительно того, что покойница могла вывести мужа из терпения своими капризами. В таком случае зачем же мужу было отравлять ее? И обвинение могло бы поколебаться вследствие этого.

Допрашиваемая искусным адвокатом сиделка принуждена была выставить мистрис Маколан совсем в ином свете. Вот суть ее показаний защитнику:

«Я утверждаю, что у мистрис Маколан был чрезвычайно несдержанный характер. Правда, она была тотчас же готова загладить обиду, сделанную ею сгоряча. Когда она успокаивалась, то обыкновенно извинялась передо мной, и делала это чрезвычайно мило и любезно. В эти минуты в ней было что-то привлекательное. Она говорила и поступала как настоящая леди. Что же касается ее наружности, то хотя лицо у нее было некрасивое, но прекрасная, стройная фигура, руки и ноги точно изваяны искусным художником. Голос у нее был очень приятный, и она превосходно пела. Кроме того, как рассказывала мне ее горничная, она умела хорошо одеваться и служила образцом для всех соседних леди. Что же касается мистрис Бьюли, то мистрис Маколан хотя и ревновала мужа к молодой вдове, но доказала также, что умеет сдерживать это чувство. Когда мистрис Бьюли хотела отложить свое посещение по случаю болезни хозяйки, то не мистер Маколан, а жена его уговаривала мистрис Бьюли не откладывать, а немедленно приехать в Гленинч. Далее, говорила она, мистрис Маколан была любима своими друзьями и любима прислугой. Все в доме плакали, когда узнали о ее смерти. Что же касается ссор с мужем, при которых присутствовала сиделка, то мистер Маколан никогда не выходил из себя и не употреблял грубых выражений: он казался всегда более огорчен, чем рассержен».

Из всего вышесказанного присяжным предстояло решить два вопроса: могла ли такая женщина, как мистрис Маколан, довести мужа до желания отравить ее? И был ли он способен отравить жену свою?

Произведя передопросом своим противоположное первому впечатление, старшина адвокатов сел. Теперь вызваны были доктора. Здесь очевидность была неоспорима.

Доктор Жером и доктор Гель показали под присягой, что все симптомы указывали на отравление мышьяком. Лекарь, производивший вскрытие тела, подтвердил их слова, и наконец для довершения этого поразительного свидетельства два химика предъявили мышьяк, найденный ими в теле покойницы, в достаточном количестве, чтобы убить двух человек. Таким образом разрешался первый вопрос: от отравы ли она умерла? И разрешался он утвердительно, не оставалось никакой возможности сомневаться.

Другие свидетели должны уже были отвечать на следующий таинственный и ужасный вопрос: кто отравил ее?

Первый день заседания суда закончился показаниями докторов и химиков.

На следующий день показания со стороны обвинения вызвали всеобщее любопытство и интерес. Суд выслушал сначала показания официальных лиц, производивших следствие в Гленинче по делу совершения преступления. Судебный следователь, производивший первоначальное дознание, был вызван первым во второй день.