А вот что я оттуда вынесла, так это навязчивую идею о том, что гнев связан со страхом.

Все мои страхи сводятся к боязни лишиться чувства безопасности (как будто о ком-то можно сказать, что он в безопасности) и потерять контроль над происходящим со мной (как будто я когда-то что-то контролировала). Неужели этот страх выражает себя как гнев, или же гнев есть своего рода отрицание страха?

Есть точка зрения, что клиническую депрессию порождает подавленный гнев. Возможно, он обращается против самого себя, потому что страх – страх пострадать, страх причинить кому-то вред – не позволяет ему повернуться против вызвавших его людей или обстоятельств.

Если это так, тогда нет ничего удивительного, что множество людей впадают в депрессию, и нет ничего странного, что большинство из них – женщины. Они живут на неразорвавшейся бомбе.

Как же разрядить эту бомбу или взорвать ее без вреда или даже с пользой?

Психолог однажды сказал моей маме, что ребенка не следует наказывать в состоянии гнева. Чтобы была польза, сказал он, это нужно делать спокойно, ясно и рационально объяснив ребенку, за что он наказан. «Никогда не бейте ребенка в гневе», – говорил психолог.

«Это сперва казалось таким правильным, – рассказывала мне мама. – Но потом я задумалась: он что, предлагал мне бить ребенка, когда я не гневаюсь?»

Наш разговор состоялся как раз после того, как моя дочь Кэролайн, славная, ласковая двухлетняя девочка, подошла ко мне, когда вся семья сидела на террасе дома моих родителей; она неуверенно улыбнулась мне, а затем впилась зубами в мою ногу.

Я импульсивно со всей силы дернула ногой и отшвырнула Кэролайн как муху. Она не пострадала, но страшно удивилась.

Потом, конечно, были слезы, объятья, множество слов утешения. Ни одна сторона не просила прощения. Только чуть позже я устыдилась, что ударила ее. «Это было ужасно, – сказала я маме. – Я даже не успела подумать, просто пнула ее!»

Тогда мама и рассказала мне о том, что говорил ей психолог. И добавила: «Когда твоему брату Клифтону было два года, он меня в первый раз укусил. И продолжал это делать. Я не знала, что предпринять. Поначалу я думала, что мне не следует наказывать его. Но в конце концов я просто взорвалась и отвесила ему шлепка. Он так удивился, совсем как твоя Кэролайн. По-моему, он даже не заплакал. И кусаться с того раза перестал».

Если в этой истории есть мораль, я не знаю, в чем она состоит.

Я вижу, как жизни знакомых мне людей уродует огромный, глубоко запрятанный гнев. Он рождается из боли и рождает боль.

Может быть, «праздник жестокости», продолжающийся в нашей литературе и кино, – это попытка освободить нас от подавляемого гнева через демонстрацию, через его символическое осуществление. Пинайте всех под зад, не переставая! Мучайте мучителей! Описывайте страдания в подробностях! Снова и снова взрывайте все что можно!

Способна ли эта вакханалия имитируемого насилия ослабить настоящий гнев, или она лишь усугубляет порождающие его страх и боль? Как по мне, скорее верно последнее; меня тошнит от этих книг и фильмов, они меня пугают. Гнев, направленный на всех и вся без разбору, есть не что иное, как пустая, инфантильная, психопатическая ярость человека с автоматической винтовкой, расстреливающего дошкольников. Я не могу признать это допустимым образом жизни, пусть даже воображаемой.

Вы заметили, что я уже начала закипать? Гнев, которому потакают, вызывает ответный гнев. Но и подавляемый гнев тоже рождает гнев.

Как использовать его, чтобы дать силы чему-либо, кроме стремления к насилию? Как направить его в сторону от ненависти, мстительности, самодовольства? Как поставить на службу созиданию и состраданию?..

Июль 2015 года

В ночь на четверг Пард разбудил меня около трех утра, принеся мне настоящую живую мышь в кровать, чтобы я тоже поиграла с ней.

Он уже проделывал такое дважды, и всегда это происходило в три часа. На третий раз я изловчилась и вышвырнула кота и мышь из постели. Оба немедля затеяли беготню по комнате: скр-р-р, скр-р-р, шлеп!.. тишина… скр-р-р… Я не стала терпеть – спустилась в другую спальню и закрылась там.

Утром Пард прогуливался по прихожей взад и вперед с ясными глазами и невинным видом, как бы интересуясь, а что это я ночевала в другой спальне.

Мыши нигде не было.

Прошлые два раза она тоже бесследно исчезала, так что я посчитала, что мыши удалось скрыться.

В ночь на пятницу Пард снова разбудил меня в три утра. Он настойчиво и тщательно исследовал подставку торшера в моей спальне, раздражающе шумя и угрожая обрушить торшер – закрепленный на большом и тяжелом медном диске! – мне на голову. Уснуть не представлялось возможным. Я поймала кота и отправила прочь.

Не было смысла выгонять их обоих из спальни, потому что щель между полом и дверью достаточно велика, чтобы мышь могла вернуться, и тогда Пард, оставшийся один, стал бы скрестись и мяукать.

Но в этот раз, когда я выставила кота, он просто спустился в холл и отправился почивать в другую спальню. Его поведение подсказало мне, что могло произойти с мышью.

Пард – отличный охотник, но, как я уже писала ранее, он не понимает, что ему следует убить добычу, да и не знает, как это сделать. Его инстинкты и умения безупречно кошачьи, но образование не закончено.

Субботним утром, встав и одевшись, я, уже кое о чем догадываясь, подняла тяжелую лампу и заглянула под нее. Как и следовало ожидать, бедная мертвая маленькая мышь была там. В своем последнем убежище. Раны, страх, утомление – причиной смерти могло стать что угодно.

Я посвятила мыши стихотворение. Не уверена, что оно завершенное – я продолжаю переставлять строки и менять его куски, – но вот так оно выглядит сейчас.

К мертвой мыши

Январь 2015 года

Прошлым вечером перед обедом мы читали вслух «Начало весны»[62] Пенелопы Фитцджеральд, когда Пард рысцой вбежал в гостиную с необычайно зверским видом: тело и хвост стелются над полом, шея напряжена, глаза – сплошной черный зрачок. И, само собой, в зубах – маленькая живая мышь. Он опустил ее на пол, позволил отбежать, снова схватил и помчался назад на кухню. Из уголка его рта свисал крохотный черный хвостик. Мы мрачно переглянулись и вернулись к Пенелопе. Скоро Пард явился снова, уже без мыши и с очень глупым видом. Он послонялся по комнате, и мы понадеялись, что мышь он упустил.