Возле Котла, застыв в нечеловечески перекошенных позах, торчали железные великаны! Как у людей, у них были головы и руки, туловища громоздились на неохватных ногах. Но глаз, ртов и носов на плоских лицах не было. Голубые и алые очи горели-моргали на помятых круглых брюхах.

Атын скоро убедился: не живые существа – созданные для чего-то ходячие приспособления, а их очи – указатели неведомых измерений. Наследный кузнец с уважением подумал о мастерах, сотворивших столь разумные устройства.

Внезапно из трубы дымохода хлынула невыносимая вонь. Тягучими волнами вырвались в воздух ноющие, дребезжащие звуки, да так оглушительно и безысходно, что захотелось кричать и бесноваться! Атын все же не растерялся, достал из-за пазухи маленький туесок с прошлогодней брусникой. Он собрал мерзлые ягоды в одном из снежных «зимних» мест и выдавал помаленьку, чтобы десны не пухли без молочной еды и привычного тара. «В уши, – показал непонятливым близнецам, – в уши затолкните, не в рот!»

Земная сила брусники – госпожи северных ягод, что всегда справляется с головной болью от угарного дыма, и тут перебила навязчивый шум. Ослабила и зловоние, как умеют умерять его вбирающие запахи камни Хозяек Круга.

В затхлой ступенчатой котловине, куда заглянули случайно, оказалось, живут люди. На верхнюю ступень вышел старик с дырою в темени, выслушал Атына и подсказал: не иначе, девушка в Котле. У Котла было второе женское имя – Самодвига. По словам старика, Самодвига умела передвигаться и метать в людей огненные мячи, а в железном чреве ее обитали бесы.

Чучун поубавилось. Забрались, верно, в свои берлоги. Люди в селенье у черного озера тоже спать улеглись. Если что, ребята отвлекут дозорных дикарей. Стражи возле Котла нет – вот что подозрительно. Удача, если просто так нет, без умысла.

Из мглистых пластов выныривали, тоскливо вздыхая, смутные груды мрака. Откуда-то капала густая угольная взвесь и не оставляла следов. В пеленах неба мелькала луна. Над древом-исполином коротко, без грома, блеснула молния. Или звезда упала?

Котел вкрадчиво выдвигался из тумана. Еще вечером Атын заметил: ни Самодвига, ни холм не отбрасывают теней. И свою тень парень не видел. На почве Долины Смерти не отражались тени земных душ. Наверное, потому, что она – мертва…

В Котле стукнуло и грохотнуло. Из ноздрей дымохода с огнедышащим паром и воем выстрелила струя свирепого смрада, и земля, объятая мертвым сном, сотряслась… О-ох! Будто, поужинав гнилыми костями, дохнули в щель рудные бесы! И пошло, и пошло – скрежет, визг, скрип, лязг-дребезг! Казалось, в Котле собрались все звуки, что способно издавать железо. Никогда еще не были они так противны Атыну. Присел, сжав ладонями уши, зубы стиснул до боли в челюстях. О бруснике забыл…

Едва прекратились звуки, пропал и ужас, сводящий с ума. Атын вытер слезы, отдышался, борясь с тошнотой. Тяжелая голова шла кругом. Поднялся медленно, сонно, как карась весною из ила.

Багряный сукровичный свет сочился из прорези в стене второй домовины. Подсмотреть бы, что там делается. Не получится, высоко. Где же двери? Прошелся ладонью по стене. Железо было шершавым и теплым. Пальцы нащупали влитые в плаху, заходящие друг за друга зубцы… Вход! Подцепил зубец батасом – открылась дверь. К ногам со скрипом упала лестница. Атын взошел, и лезвия пазов, точно клыки, плотно смежились за спиной.

В домовине горел костер. На пламя с боков налегал, отторгая к середке свет, резкий мрак. Атын не чувствовал ни дыма, ни тепла. Застывший огонь не шевелился. Оцепенелые языки его блестели, как подкрашенный охрой лед.

Что-то щелкнуло, и чрево Самодвиги ярко осветилось. Бесшумно разъехались створки еще одной двери – внутренней. Атын переступил порог-перемычку.

– Вот и куз-знец-ш-шаман, – проскрипел хозяин Самодвиги.

Белоглазый утопал в подушках лежанки, укрытых шкурою бабра, как в черно-желтом полосатом облаке. На плече мостилась нахохленная ворона. Ее блестящие глазки-бусинки вперились в гостя враждебно и настороженно.

…А с двух сторон, слева и справа, стояли Илинэ и Соннук.

* * *

Тонкие длинные губы растянулись в приветственной улыбке:

– Новости есть?

Атын во все глаза смотрел на Илинэ. Она тоже не отрывала от него своих смородиновых глаз. Страх, изумление, радость, надежда перемешались в них.

– Не молчи, Атын! – Странник улыбнулся шире, обнажив двухрядные клыки. – Не молчи, иначе красные пятна стыда за тебя прольются по моим щекам.

В сухом воздухе Котла рассыпался мелкий смех, будто кто-то порвал низку железных бус.

– Как поживают родные, кузнец-шаман? Здорова ли баджа отца? Много ли людей пришло в Элен по живым путям?

Близнец выглядел усталым и поникшим. Голова его была опущена.

– Скажи нам хоть слово, Атын, порадуй Илинэ и Соннука! Сегодня у них праздник пробуждения. Мне пришлось усыпить бедняжек почти месяц назад – до приезда любимого брата. Они жаждут новостей, и я жду твоих рассказов. Неужели ты все так же пуглив, как в тот раз, когда я впервые встретился с тобой на берегу Большой Реки?

Ледяные глаза с холодным весельем оглядывали Атына.

– С тех пор ты повзрослел. Вырос и твой джогур. Вон какой роскошный меч ты себе соорудил! Позволь-ка полюбоваться изделием. Ты ведь мой гость, не так ли? Стало быть, оружие тебе ни к чему.

Белоглазый простер к Атыну руку с золотым браслетом на запястье. В круглом, прозрачном украшении браслета чернели какие-то знаки. Рука удлинилась, белой змеей скользнула к ножнам и быстрым движением выхватила меч. Демон с восхищением цокнул языком, поворачивая клинок перед собой.

– Ах, джогур!.. Можно отнять у человека дом, жену, детей, но джогур не отнимешь! Должно быть, работа спорится в наследной кузне? Много ли оружия заказал ковалям доблестный багалык Хорсун, готовясь к великой битве? То есть избранный старейшиной Хорсун?

Атын разомкнул омертвелые губы:

– Зачем спрашиваешь, если самому все известно?

Ворона подпрыгнула и тяжело перелетела на край лежанки. Стало видно, что у нее повреждено крыло.

– Я хотел бы знать больше. – Странник с силой метнул меч. Острие воткнулось в деревянную притолоку внутренней двери, и клинок упруго зазвенел, дрожа. – Ты тоже много чего узнаешь. В Самодвиге сберегаются знания, собранные от веку мудрейшими из мудрейших. Хранится и обновляется их овеществленная память. Освежи-ка и ты свою память, кузнец-шаман! Вспомни год возвращения в родную семью, Эрги-Эн и нашу беседу. Я говорил о твоем грехе перед близнецом, а еще – о восьмилучистом граннике. Грех ты искупил – досоздал обкраденную плоть брата. Но вот громовой камень, найденный в гнезде орлов, не пожелал мне отдать. Вручил почему-то Илинэ, хотя он тебе не принадлежит.

– Сата никому не принадлежит…

– Твоя названная сестра тот еще орешек. Не говорит, куда спрятала. Чего только я не предлагал. Отказывается! Почему ваши женщины так упрямы? Точно им в одной Элен светит солнце! Первая уничтожила джогур летописца, вторая извела моего шамана-щуку, третья… А ведь я мог применить силу к Илинэ.