пойти на рынок, найти возницу, едущего в нужную сторону, и заплатить железную монетку за дорогу в его родную деревню. Он по наивности своей не знал даже, что это возможно. Теперь такие поездки вошли в обычай, но тогда малютка-императрица, кажется, не велела еще поставить навес для путников. Приходилось ходить по всему рынку и спрашивать обратных, кто куда едет – но многие тем не менее это делали.

Итак, чуть свет я пришел к нему, растолкал, и мы отправились. Второй же спрошенный мной возница направил нас к третьему, радушному и дородному – точно такому, каким мой друг стал теперь. Он охотно брался доставить парня в родную деревню, что была ему по дороге.

«Вот и хорошо, – сказал я, вручая возчику две монетки. – Будешь дома завтра к полудню».

«Завтра? – откликнулся тот и вернул мне одну монету. – Доедем нынче же к вечеру! Я честный труженик и лишнего брать не стану».

Мой приятель захлопал еще не проспавшимися глазами, услышав, что его дом так близко, и они покатили с рынка, где ларьки еще только ставили.

Комната была оплачена до заката – обычай, которого мне очень не хватает теперь, когда хозяева норовят выставить тебя уже в полдень, – и я час спустя вернулся туда с новым приятелем, постарше и поопытней прежнего. Я тогда, как мне помнится, привязался к нему куда больше, чем к юнцу, которого отправил в деревню. Мы с ним предавались страсти, пока я не спохватился, что опаздываю на представление – грех, случившийся со мной всего трижды за всю мою жизнь. Теперь же я не могу вспомнить ни имени, ни лица того, ради кого согрешил.

3

Моего селянина не было в городе три-четыре недели. Не знаю, как и когда он вернулся: у него хватило такта и разумения не разыскивать меня сразу по возвращении. Он, при всем моем дружелюбии, понял, что я отсылал его навсегда – именно его чуткость и побудила меня снова искать с ним встречи. Около месяца спустя я неожиданно увидел его на улице, издали, а через пару дней чуть было не столкнулся с ним на мосту. Он разговаривал с молодым варваром и пожилым клиентом, который явно хотел их обоих. Меня он не видел или притворился, что не видит. Я счел за лучшее не прерывать их.

Еще через несколько дней я шел на уличный праздник, где мы представляли. Некоторые из наших уехали туда с повозками еще утром. Мне не обязательно было идти через Мост Утраченных Желаний: я мог бы свернуть на север к неприметному мостику, ведущему в анклавы, где жили разные народности и где нас в праздники всегда тепло привечали. Но я, влекомый памятью о прошлых удовольствиях, пошел привычным путем.

Он стоял на том самом месте, которое я всегда связывал с ним. Мы обменялись улыбками, и я невольно замедлил шаг, еще не решив, стоит ли мне это делать.

«Здравствуй! Как поживаешь?»

На миг я усомнился, помнит ли он меня.

«Хорошо, а ты как съездил?»

«Хорошо, просто здорово!»

Он повидался с тетушкой. Конечно же, он меня помнит. Нет, мать не так сильно обрадовалась ему, как он надеялся. Там были какие-то раздоры перед его уходом; он совсем о них позабыл и вспомнил, лишь когда повозка подъехала к знакомым полям. Тем не менее пару вечеров он с деревенскими друзьями провел. Он рассказывал об этом, поглядывая на меня с любопытством. Не помню, обсуждали ли мы в тот раз вопрос расстояния, но мне почему-то кажется, что он уже сделал свой вывод. Путь, пройденный им за четыре дня, измерялся не в стадиях и лежал скорее в области воображения; теперь, пообтесавшись немного в городе, он иначе судил о его величине. Вновь этот путь можно было преодолеть лишь по воле безымянных богов, потому-то он и вернулся.

«Куда ты теперь?» – спросил он. Я сказал ему про спектакль.

«Можно и мне с тобой? Надоело торчать тут, трясти своей индюшачьей шеей, – он оглядел себя, голого, – и ждать, когда какой-нибудь старикан, беззубый и вонючий, позарится на нее».

«Я там работать буду».

«Полно, возьми меня. Я не стану мешать».

Я согласился, но дал понять, что денег он от меня не получит. Он столь же откровенно ответил, что много слышал о столичных уличных праздниках, но боится идти туда в одиночку – а с другом не страшно, притом что друг этот принимает в празднестве самое прямое участие.

«Эй, пивом не угостишь?» – окликнул он другого парня, когда мы отправились. Тот схватил свой мех, хлопнул им по бедру и, к моему удивлению, сердито зашагал прочь.

«Я у него утром старикана отбил, который всегда к нему ходит, – ухмыляясь, объяснил мой приятель. – Просто я нынче первый пришел. Вернулся и говорю ему: вот сколько мне старик дал. Соврал, конечно, – он пихнул меня локтем, – столько никто не дает, но он мне поверил. Теперь думает, что я у него всех клиентов отбивать буду». Я хотел было возразить, но он перебил: «Так ему и надо. На прошлой неделе, как кто ко мне подойдет, он тут как тут и ну хвастать: я то да се умею и долго продержаться могу. Я лишь отплатил ему той же монетой».

После этого он высказался о происхождении своего соперника и о том, как тот справляет нужду. Его простецкие выражения неприятно поразили меня, да и обеспокоили: соперник, судя по его внешности, обитал в том самом квартале, где устраивали праздник.

Когда мы пришли, там уже жарились барашки на вертелах, пелись пьяные песни, из окон вывешивались разноцветные стяги, дети носились туда-сюда, родители перебранивались. Мой спутник жался ко мне: по его понятиям, здесь жили одни чужаки, которых его дома учили бояться.

Первое время он просто стоял в темном углу у наших повозок и пялил на все глаза. Потом, когда я начал помогать с декорациями, он отцепился от колеса, за которое ухватился, и стал всех спрашивать, не надо ли чего принести или подержать – к героине и к той обратился. Она послала ему воздушный поцелуй на бегу, и он, хотя и не сразу, его вернул.

Меня это слегка настораживало, но нашим он пришелся ко двору, и его стали посылать за тем и за этим.

Он осмелел и начал иногда отлучаться. Час спустя я, играя на гонгах и цимбалах, увидел его в толпе. Он что-то жевал – то ли угостили его, то ли сам стащил.

Жевал, ухмылялся и подмигивал