о революции были примитивны, и единственно, против чего они возражали горячо, это аграрные мероприятия белых.

В общем, мы настолько понравились красноармейцам, что они предложили нам остаться с ними навсегда и даже обещали достать нам лошадей. Но мы разъяснили им, что хотим побывать дома, и они нас поняли.

Мы провели ночь у костра вместе с солдатами. Утром они обещали доставить нас на тачанке к станции, откуда поезда ходили регулярно. На самом деле они не дали нам лошадей, но подробно объяснили, как надо идти и к кому обращаться, чтобы попасть в поезд. К вечеру мы пришли на станцию, где стояло несколько поездов с продовольствием и солдатами. Здесь, предъявив наши новые бумаги на питательном пункте, мы получили немного не размолотой ржи и по куску соли. Кроме того, нам позволили влезть в поезд с больными, который направлялся в Харьков.

Поезд шел, задерживаясь на станциях по многу часов и даже дней. Я никак не мог понять, почему движение в тылу армии так плохо организовано. Долгорукий объяснял это "разрухой", но сущности этого слова я так и не понял.

На девятый день мы прибыли в город Харьков, столицу Украины. Я не захотел надолго задерживаться здесь. Хотя в Лондоне говорили, что Украина хочет отделиться от России, и это нам на руку, я решил не вмешиваться в это дело. Несколько дней мы побродили по Харькову, собирая сведения о находящихся там войсках. Но военные части приходили и уходили, так что количество и расположение войск менялись непрерывно. В свою записную книжку я занес только сведения, относящиеся к военной промышленности.

Долгорукий реализовал в Харькове десять фунтов стерлингов и в обмен получил целый мешок грязных бумажных денег. Деньги падали в цене каждый день, и поэтому мы поторопились произвести закупки, необходимые для дальнейшего путешествия. Главными закупками были сало и сахарин, которыми здесь расплачивались как деньгами. Мы дали большой кусок сала проводнику железнодорожного вагона, и он обещал довезти нас до Москвы. Ночью он провел нас в свое купе и запер там на замок. Двое суток мы ждали отправки поезда.

Конечно, я никогда не думал, что в Советской России все благополучно. Но все-таки я не предполагал столкнуться с таким безобразием, какое царило на железных дорогах. Безобразие это заключалось в смеси нецелесообразности, жестокости и ни с чем не сравнимого невежества. Многого я не мог понять. Временами я отказывался верить своим собственным глазам. И даже Долгорукий не всегда мог мне помочь своими разъяснениями.

Мы наблюдали, как на наш поезд нападали заградительные отряды, выбрасывали багаж и людей из вагонов и начинали производить ревизию. В результате этой ревизии отряд отбирал немного. Но трудно передать отчаяние людей, подвергшихся реквизиции. Некоторые из тех, у которых был сахар, пытались съесть его на глазах у солдат. Другие — рассыпали муку на ветер. Я смотрел на все это, но ничего не понимал. Долгорукий сказал мне как-то, что заградительные отряды, отбирающие хлеб, не замечают коровы, которую машинист везет в дровах на тендере. Я приказал Долгорукому донести об этом начальнику отряда. Солдаты поднялись на паровоз и ранили помощника машиниста. Но корова, оказавшаяся теленком, была все-таки отобрана, и справедливость торжествовала. Мне даже не было смешно, когда я видел все это. Я спросил одного из солдат отряда, как можно объяснить такие действия власти. Он ответил:

— Окружили нас со всех сторон враги — англичане и французы. Не дают дышать. Вот и приходится народ грабить.

Ответ этот мне кое-что объяснил. Страдания, свидетелем которых я был, являлись следствием политики окружения России, придуманной Черчиллем. И некая гордость наполнила мое сердце: за революцию русский народ платит по нашему счету.

Среди этих приключений мы все-таки двигались вперед и приближались к Москве. Сто верст в день, которые мы делали, наш проводник считал хорошей скоростью. Он объяснял такую быстроту тем, что к нашему поезду было прицеплено несколько вагонов соли для Петербурга, — там уже с месяц люди в ней нуждались. При этом проводник говорил, что в Москве тоже недостаток соли, и не исключена возможность, что какой-нибудь орган или группа лиц захватят вагоны. Поэтому наш поезд был задержан перед Москвой на станции Люблино, где его ждал отряд петербургских рабочих с двумя пулеметами и музыкой. Поезд расцепили. Вагоны с солью уехали куда-то ночью, а пассажирские остались на путях станции. Пассажирам было предложено подождать дачного поезда, который мог совсем не прийти. Так как от Люблино до Москвы недалеко, мы решили с Долгоруким идти пешком.

Это решение мы приняли уже вечером, прождав целый день прихода поезда. Мы отошли от станции на милю, когда Долгорукий сказал, что у него разболелась голова и ему трудно идти дальше. Он предложил мне переночевать в Люблино на даче, которая некогда принадлежала отцу его первой жены. Рано утром мы могли бы двинуться в Москву и прийти туда в полдень. Я согласился на это предложение, и мы пошли в сторону от дороги, среди дач с побитыми стеклами, кустов и вечерних теней.

Обещанная Долгоруким дача оказалась большим домом причудливой архитектуры. Скорее всего, архитектор полагал, что сооружает здание в мавританском стиле. Мы вошли в парадную дверь, которая болталась на одной петле. Внутри паркетные полы были выворочены и мебель отсутствовала. По дубовой лестнице мы поднялись во второй этаж, Долгорукий вел меня в бильярдную, где, по его словам, диваны были вделаны в пол и этим застрахованы от похищения.

В бильярдную трудно было войти, потому что бильярд, который, вероятно, хотели вытащить, застрял в дверях и не двигался ни вперед, ни назад. Мы подлезли под его доску и оказались в комнате с большим окном. Диваны, вделанные в пол, действительно остались на месте. Но материя с них была сорвана и пружины вырваны. Долгорукий подмел пол березовым веником. В углу он нашел бильярдный шар и спрятал его в мешок.

Еще на станции мы купили бутылку самогонки и десяток крутых яиц. Мы выпили по стакану самодельной русской водки, похожей вкусом на виски "Белая лошадь". Долгорукий быстро опьянел и стал мне рассказывать про своего тестя, который был богатым человеком, но во время революции умер в помойной яме, отыскивая себе пищу. Потом мы разостлали свои шинели на диванах и легли спать.

СЫПНЯК

Ночью Долгорукий вскочил и запел русскую песню, которая начиналась так:

В вашем доме, как сны золотые,

Мои юные годы прошли…

Я зажег спинку и увидел, что он стоит на коленях. Он